По уходе его, Ольга Ивановна долго лежала на кровати и плакала.

Долгое время природа не ведала о радостной новости, которую я хотела ей сообщить. Заключив ее в своем сердце, я бережно хранила ее тайну, пока не пришло время раскрыть эту великую тайну, полную надежды и вдохновения.

Пробный вариант №6 по русскому языку ЕГЭ (2023 год)

Ответ: упал "брякнулся на пол" - упал на пол, а не ударился или стукнулся тогда бы было "об пол"! Объясните, как Вы понимаете смысл финала текста: «И ей почему-то стало очень жалко, что эти письма не дойдут до своего адресата…» 9. Сформулируйте и прокомментируйте данное Вами определение. Напишите сочинение-рассуждение на тему «Что значит быть добрым? Отца своего, который погиб на фронте, Авалбёк... AE1986 1 Отца своего, который погиб на фронте, Авалбёк не помнил. Укажите варианты ответов, в которых средством выразительности речи является метафора.

Он уже думал о солдате как о своём отце, и в его детской душе родилось новое для него чувство сыновней любви и нежности. Сердце мальчика было наполнено горем. Замените просторечное слово «голосишь» из предложения 33 стилистически нейтральным синонимом.

Рассказывай же! Любовь Андреевна. Продан вишневый сад? Я купил. Любовь Андреевна угнетена; она упала бы, если бы не стояла возле кресла и стола. Варя снимает с пояса ключи, бросает их на пол, посреди гостиной, и уходит. Я купил! Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось, говорить не могу… Смеется. Пришли мы на торги, там уже Дериганов. У Леонида Андреича было только пятнадцать тысяч, а Дериганов сверх долга сразу надавал тридцать. Вижу, дело такое, я схватился с ним, надавал сорок. Он сорок пять. Я пятьдесят пять. Он, значит, по пяти надбавляет, я по десяти… Ну, кончилось. Сверх долга я надавал девяносто, осталось за мной. Вишневый сад теперь мой!

Загадочные земли увенча н, нн ые ледниками, при чём ослепительно сияющие в лучах не закатного солнца, а так же моря покрытые льдами и обитающие в них уд.. Кто такой? Выделенные слова разберите как части речи. Выпишите пять слов на выбор с проверяемым гласным в корне и подберите к этим словам проверочные.

Отец серьёзно спросил: «Почему ты пропустил тренировку? Мальчик радостно воскликнул: «Ура! Я еду в спортивный лагерь! Учитель физкультуры скомандовал: «Первая команда, вперед шагом марш! Речь говорящего характеризуется с помощью наречий: серьёзно, радостно, неуверенно.

Не брошенная, но никому не нужная.

Лермонтов 16 Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на месте которых в предложениях должны стоять запятые. Некоторых современников возмущало употребление А. Пушкиным простонародных слов в таких контекстах, где 1 по мнению критиков 2 нужно было употребить слова «высокие». Однако 3 Пушкин решительно отказывался от понятия «низкая материя».

Молодой сокол 1 неожиданно высоко 2 взлетев над равниной 3 исчез с летнего неба 4 очертив пространство над горизонтом. Дома мой гость сразу начал мне жаловаться 1 что 2 пока он ехал ко мне 3 то заблудился в лесу 4 и вынужден был заночевать в сторожке лесника. Каждая книга 1 изучать 2 которую 3 вам предстоит в течение учебного года 4 представляет собой сокровищницу знаний.

Б Всех писателей в ходе интервью обычно спрашивают, над чем вы сейчас работаете. В Посетители удивлялись и хвалили изобретательность мастера. Лермонтов так и не закончил любимое детище — поэму «Демона».

Д Северо-восточнее села располагаются образованные болота путём оседания песков. Исправьте лексическую ошибку, подобрав к выделенному слову пароним. Запишите подобранное слово.

Какая проницательность, — произносит он с сарказмом. Вряд ли ваш брат будет счастлив видеть меня и слушать меня. Почему вы сами не попросите его вернуться? Он ведь ваш брат, ваша семья. И ты станешь свободна. Да ещё окажешься на должности специалиста в «СтарзКорп» с хорошей зарплатой, лучшим жильём в городе и личным автомобилем.

Срок указан в договоре, ты его видела — три месяца и ни дня больше. Мне захотелось закричать. Наброситься на этого мужчину. Выцарапать дракону его змеиные глаза, откусить ему его идеальный нос, расцарапать ему лицо. Но я продолжаю сидеть словно статуя и глядеть на Рональда Ройса взглядом, полным отчаяния. У тебя ничего не выйдет, если явишься к Киллу в подобном жалко-беспомощном виде.

Моё лицо вспыхивает. Чувствую, как у меня даже уши горят. Будь готова к этому времени. Киваю и сейчас отчётливо понимаю, что чувствует несчастный зверёк, загнанный в ловушку хищником. Затем он совершенно невозмутимо нажимает на кнопку под столом и говорит мне: — Можешь идти. Отсюда тебя доставят обратно в гостиницу.

Двери позади меня распахиваются и в кабинет дракона входят те же самые мужчины. Я поднимаюсь, сворачиваю трубочкой свой договор и не говорю дракону слов прощания, хотя обязана, согласно их правилам. В задницу все правила! Я лепёшкой расшибусь, но выполню это чёртово задание. Хоть за шкирку, хоть за хвост, а понадобится и за яйца притащу в корпорацию этого дракона! А потом, глядя в глаза Рональду Ройсу, пошлю его самого и весь «СтарзКорп» по известному адресу.

Развернусь и уйду. Уж лучше я устроюсь работать на звёздный флот. К своим — людям. А вот это вот всё — это была глупая мечта идиотки. Драконы — отстой. А кабинет главы корпорации находится гораздо выше.

Оттуда вид, наверное, ещё более потрясающий. Направляемся к автомобилю, на котором меня сюда доставили. Никого вокруг больше нет, как вдруг на парковку на бешеной скорости влетает, и резко разворачиваясь, паркуется чёрный автомобиль последней модели. Из здания выбегает служащий, подходит к авто и открывает дверцу со стороны водителя. Из автомобиля выходит женщина икела. Она одета в серебристо стильный комбинезон, поверх накинут жилет из альтернативного меха цвета золота.

Длинные стройные ноги приковывают взгляд. Походка от бедра на высоких каблуках современных ботильонов завораживает. Её волосы цвета воронова крыла собраны в высокий хвост. Волосок к волоску и даже порывы ветра не могут нарушить её идеальный образ. В ней безошибочно угадывается важная персона. Благодаря потрясающим волосам и эффектной одежде, издалека эту женщину можно было бы принять за кинозвезду.

Но при ближайшем рассмотрении становится ясно, что она невозможно идеальна для человека, а когда видно её глаза — со змеиным зрачком, не остаётся сомнений, что перед тобой женщина-дракон. Меня на миг охватывает зависть. Но не от внешности женщины. Подумаешь, красотка. Красота — явление относительно и временное. Просто я давно мечтаю о такой же «умной» и красивой обуви, как у неё.

Стильные ботильоны, сапожки или туфли-лодочки с вентилятором и воздухоотводящим каналом для охлаждения; микро-моторами для массажа; стелькой с подогревом; но самое потрясающее — они меняют цвет под созданный образ в целом. А ещё в них невозможно подвернуть ногу — подошва выполнена из новейшего материала, который ни на какой вообще поверхности не скользит. Хотя, чего я расстраиваюсь? Дракон же сказал, что выдаст мне средства на расходы, вот и приобрету себе две-три пары этой шикарной обуви. Будет как лечебный бальзам для моей расстроенной нервной системы. Красотка меня замечает.

Окидывает меня удивлённым взглядом, изящно взмахивает рукой, заставляя моих конвоиров остановиться, и подходит к нам. Переминаюсь с ноги на ногу. Поджимаю пальцы на ногах, так как вообще-то холодно тут. Ещё и дрожу как осенний лист на ветру. Опускаю взгляд и стараюсь выглядеть незаметно. Ага, в гостиничном халате, растрёпанная и босая, в сопровождении трёх драконов да ещё на их личной парковке, я очень незаметна.

По его приказу мы её сюда доставили и по его же приказу отвозим обратно, — отчитывается дракон. Кассандра Нейл, ну конечно! Вот кто эта женщина. Она входит в совет директоров «СтарзКорп». Ещё в её ведении находятся все новшества для космического кораблестроения. Ко всему прочему, ходит слух, что она супер классный пилот и водитель.

Судя по её манере парковаться — слухи не врут. Если коротко, она крутая тётка. Точнее, драконица. Женщина внимательно осматривает меня, но не комментирует мой внешний вид. Лишь спрашивает: — Твоё имя, девочка? Девочка… Хотя, если ей очень много лет, то я для неё вообще младенец.

Мысленно строю ей рожу, а сама невозмутимо отвечаю: — По личной просьбе Рональда Ройса я ни с кем не имею права обсуждать эту тему. Пусть сам дракон с ней и объясняется. Хорошо я засунула договор в широкий рукав халата, а то дама потребовала бы его и всё бы узнала. Хотя, уверена, она итак всё узнает. Но пусть не от меня. Драконица на мой ответ и бровью не повела.

Лишь делает изящный взмах рукой, мол, всё, разговор окончен, резко разворачивается, отчего шёлк её волос плащом взметается за её спиной и походкой хищницы направляется в здание корпорации. Меня, наконец, сажают в автомобиль, где сухо, тепло и можно чуточку расслабиться, а то замёрзла, жуть. Драконы доставляют меня точнёхонько до входной двери, даже выйти помогают и ещё что хлеще — провожают до самого номера под мега удивлёнными взглядами работников гостиницы и постояльцев. Когда оказываюсь внутри номера, совершенно одна, я прислоняюсь спиной к двери, шумно выдыхаю и сползаю по двери на пол. Зажимаю голову между колен и считаю до ста, желая скорее успокоиться. Меня начинает мелко трясти.

Это откат от пережитого шока. Достаю из рукава чёртов договор и резко бросаю его рядом с собой. Сижу так некоторое время и откровенно туплю. В голове настоящий хаос. В душе — буря. Я хоть и сижу, молчу, а на самом деле мне хочется топать ногами и орать.

Выплеснуть наружу всё своё отчаяние и злость. В итоге, когда мне надоедает подпирать собой двери, встаю и направляюсь в ванную. Снова тщательно моюсь, будто с водой смою и взятое на себя обязательство. Увы и ах, оно само не смоется. Потом хорошо просушиваю тело и волосы. Затем заплетаю волосы в красивую и объёмную косу, перекидываю её на плечо.

Накладываю на лицо лёгкий макияж. Одеваюсь в нормальную одежду — джинсы и футболку. На ноги — мягкие лофферы. Жаль, с собой у меня нет духов, а то вылила бы на себя флакончик чего-нибудь приторно-сладкого. Беру куртку, сумочку и выхожу из номера. Хочу посидеть в баре и немного развеяться.

А то если останусь и дальше одна в номере — рехнусь. А потом уже хорошенько подумаю, как же умудрилась докатиться до жизни такой непростой? Выхожу из гостиницы, и ловлю на себе пристальные взгляды портье, администраторов, некоторых посетителей, но никто не задаёт вопросов, что уже хорошо. Будь мы не в городе драконов, меня бы уже атаковали вопросами и требованиями объяснить, что же произошло? Направляюсь в один бар, который приметила через дорогу от гостиницы. Захожу и позволяю администратору считать ID с моей руки.

Вкратце объяснила кто она и зачем приехала. Маленькая была, мне даже нравилось, когда мама выпившая, ласковая такая становилась… Потом совсем опустилась. Но всё равно я любила её, надеялась на чудо… И сейчас люблю. Но её уже нет. Даже такую маму я не променяла бы ни на кого... Дура, да? Всегда убирала в доме сама, перед приездом проверки из школы или из опеки, чтобы нас не забрали у мамы - она с горечью вздохнула. Думала, сначала повезло ей — бабушка нормальная, спасла, от непутёвой мамочки.

Только глаза у девочки грустные, пусть я видела её всего 1-2 раза. Но когда приехала Ирина Сергеевна, скандал закатила, я места себе не находила в отпуске. Даже моя мама, напившись в стельку, никогда такого не говорила… Может я сейчас ищу себе красивые оправдания? Просто не хочу, чтобы девочка с нами жила? Не знаю… Документы все собрала? Почему же ты так долго не приезжала? Почему бросила дочку? Суд в конце сентября.

Почему не ехала? Потому что приехали мы сначала на склад в Москву работать от агентства, сборщицы, упаковщицы и прочее. Первые два месяца заплатили, потом всё время кинуть пытались. Знакомые манили на другую работу: "Деньги всегда есть и спину гнуть не придётся" клининг в ночных клубах. Еле ноги унесла, не совсем убирать приходилось… Потом перебивалась быстрыми заработками. Отработал — получил. Ещё ведь алименты платить надо… Потом Сашу встретила — Юля кинула взгляд в сторону мужчины, который размешивал в большом ведре какую-то строительную смесь. Училась на ходу как говорится.

Малярка, шпатлёвка, обои… Если бы не он на панель бы пошла, другого выхода не было. Завязалось у нас, он тоже из глубинки. Помочь не обещал красивых слов не говорил, через два года сам предложил вернуться за девочкой. Нам хватило заработанного на двухкомнатную квартиру здесь, остальное вложили в это — она обвела помещение рукой. К Тасе поехала, только не было их. Соседи сказали, к сыну уехали в Ростов. У меня чуть руки не опустились, думала всё… Помню, я обрадовалась в тот момент, боялась на глаза ей показаться… Столько лет не видела. Завтра встретимся.

Анна встала, отряхнулась, вышла на душную улицу, ещё раз взглянула на маленькое ателье. Села в свой большой автомобиль и уехала. Паша звонил, писал, интересовался куда она так внезапно исчезла, Аня только отвечала: по работе.

Сверху клубится белый пар, словно густой туман. Сам коктейль такого синего цвета, что почти светится в темноте.

Потом наклоняется к моему уху и по секрету добавляет: — Попробуйте, прекрасная леди. Этот эксклюзивный коктейль я сделал специально для вас, его ещё нет в основной карте и предложениях. Он мне снова подмигивает и ставит в бокал соломинку. Двигает его ко мне. Сегодня у меня день сплошных эксклюзивов.

Наверное, это коктейль будет отличным завершением поганого дня. Он снова наклоняется ко мне и говорит с улыбкой: — Эй! Это просто плохой день, а не плохая жизнь. Кстати, я — Оливер. Коктейль густой, насыщенный и невероятно вкусный.

Он одновременно сладкий, сливочный, немного пряно-мятный и в меру крепкий. В бар пришли новые клиенты и бармена завалили заказами. Медленно пью коктейль и стараюсь отрешиться от всего и ото всех. Слушаю звуки блюзовой музыки и вяло прислушиваюсь к неспешному разговору соседей. Мужчины обсуждают новые автомобили и улучшенные датчик магнитной левитации.

Когда допиваю коктейль, подзываю своего симпатичного бармена и произношу: — Коктейль — бомба. Спасибо вам, Оливер. Сколько с меня? Завтра с утра у меня важные дела, нужно идти домой… — произношу и к концу фразы ощущаю глухую тоску. Мужчина хмыкает: — Что, тоже разочаровались в драконах?

Удивлённо смотрю на него, потом издаю нервный смешок: — По мне так заметно, да? Он пожимает плечами, забирает мой пустой бокал и говорит: — В Икел приезжают за мечтой, Зои. Молодые и красивые девушки надеются найти здесь своё счастье. Только какое оно, это счастье? Они не вступают с людьми в долгие отношения.

Для них все мы всего лишь неразумная раса, за которой требуется присмотр не в одну сотню лет. А как дополнительный бонус — ещё и развлечение. Тоже мчался за мечтой? Ой… Ничего что я на «ты»? Снимает с плеча полотенце, берёт бокал и начинает его натирать и говорит: — Я приехал сюда по одному делу и потом остался, чтобы заработать.

Моя мечта — это космос, Зои. Я коплю на свой личный звездолёт. Уже немного осталось собрать. Буду бороздить просторы вселенной. Уже и команду подобрал.

Да ещё такая… масштабная. Я восхищена. Снимаю шляпу, Оливер. Но только… Ты извини за вопрос, но… А как ты умудрился заработать, стоя за барной стойкой? Он вверх-вниз двигает бровями и говорит: — Так это моя барная стойка.

Как и весь, собственно бар. Или ты нашёл капитана? Да я сам первоклассный пилот и капитан. У меня есть… точнее, были звания, награды, положение, но, увы, жизнь иногда создаёт такие ситуации, когда можно потерять абсолютно всё. Это как удар под дых.

И не встретил бы другого человека. Хотя бы кратко, — любопытствую я. Он некоторое время молчит. Берёт другой бокал и произносит: — Моя невеста понравилась одному дракону. Но он всё равно рассказывает: — Дракон просто сделал ей комплимент, поманил, так сказать.

У них начались тайные встречи. Дракон знал, что девушка почти уже замужем. Но для дракона это была лишь игра. А моя любимая как глупый мотылёк на огонь бросилась в его объятия. Забыла обо мне, наших чувствах и планах на будущее и что мы хотели стать семьёй.

Я просил, умолял её не рвать наши отношения, любил её… Сам был как слепой дурак. Но она как попка заладила, что её сам дракон полюбил и она тоже его любит и с ним создаст семью. Нарожает ему целый выводок детей, и он заберёт их на свою планету. Он умолкает, а я уже догадываюсь, что произошло. Бармен расплывается в самодовольной улыбке.

Я даже рот открываю. Вот это да! Если даже условно вернуться назад, я бы всё повторил. Только бы ещё добавил. Смотрю на мужчину удивлённо и вопросительно.

А потом разбил и его тачку. Ох, Зои, ты бы видела его рожу! Харкал кровью, ревел как раненный зверь, был взбешён. Ещё бы, какой-то человек уложил дракона на обе лопатки! Я начинаю громко смеяться.

До слёз. Я впервые о таком слышу. В новостях не сообщают, что наши драконам дают в морду. Я бы хотела увидеть этот момент. Да, они сильные, но я тоже не под забором себя нашёл.

Я профессиональный боец — тяжеловес, Зои. Это не хваст, если что. Хотел бы, сделал бы карьеру в боксе, но выбрал службу. Стал офицером звёздного флота. А оно вон как в жизни обернулось.

Он отбрасывает полотенце, отставляет бокал и закатывает до плеча рукав рубашки и демонстрирует мне бицепс. А там такая богатырская рука, ручище, что мне даже двумя своими руками не обхватить. Да ты просто викинг! Несколько мужчин тоже обращают внимание на бармена и одаривают его восхищённым свистом. Он улыбается и говорит: — С той девушкой я естественно порвал.

А дракон устроил мне «весёлую» жизнь. Меня лишили всех званий и дали основательного пинка под зад. Был даже суд и меня планировали отправить в утиль, но сыграли роль мои заслуги перед отечеством. Было решено меня просто выпнуть и стереть моё имя из списков героев. Меня внесли и в чёрный список.

По сути, я оказался на обочине жизни. И я ещё смею жаловаться на свою судьбу? Жизнь — боль. Больно было дракону, когда он на асфальт сплёвывал свои зубы. Эх, он глядел на них с таким умилительным удивлением и обидой, что стоило его рожу заснять для истории.

Он начинает хохотать, явно с удовольствием вспоминая тот эпичный момент. Я тоже улыбаюсь, а потом хмурюсь, уловив кое-какую нестыковку. Тем, кто в чёрных списках, в город драконов въезд запрещён. А ты работаешь тут. Своё заведение имеешь.

Он склоняется к моему уху и говорит: — На того подонка я подал в комитет драконов жалобу, что он увёл у меня невесту. Предъявил доказательства и потребовал справедливости. У икелов ведь пунктик, о которых они с каждого утюга трещат — они не трогают «занятых» девушек, не уводят их из семьи. Комитет не мог позволить, чтобы это дело раздулось в масштабах планеты, а я обещал обратиться к общественности, если не найду справедливости. А то меня, значит, по полной программе наказали, а он весь такой в шоколаде ходит, хвост распускает.

В общем, они признали вину дракона.

14 ЗАДАНИЕ (ЕГЭ РУССКИЙ ЯЗЫК). Подборка из ОБЗ

ЕГЭ 2024. Формат 2024 года. №14 в спецификации → Слитное, дефисное и раздельное написание слов разных частей речи (имена существительные, имена прилагательные, местоимения, наречия, служебные части речи). Скачать практику ЕГЭ: Скачать Интересные. те,в которых допущены ошибки в употреблении деепричастных ите,почему так нельзя сказать. долго не виделись с Павлом,но,побывав в Москве,я решился ему позвонить. он назначается директором,работая в этой должности полтора года. Недавно в джунглях Амазонки было найдено племя, мужчины которого способны развивать скорость до 60 женщин в час. Это всё что успела сообщить наш корреспондент Елена Соловьёва! Более 50 лет прошло с момента выхода культового фильма «Тихий Дон», где главный герой, казачок Григорий Мечкин, грустит: «Не долго не дожили мы сценарист и я. Те люди, у кого данный ген «порченный», не могут долго находиться вблизи драконов. Начнутся головные боли, перерастающие в жуткую мигрень (и никакие средства не помогут снять эту боль); затем следует повышение давления и потеря сознания. 4) (НА)ВСТРЕЧУ нам бежал друг, ЧТО(БЫ) сообщить радостную новость. 5. Выпишите цифры, на месте которых в словах необходимо писать дефис. Во(1)первых, он во(2)все не говорил по(3)немецки.

Не брошенная, но никому не нужная.

Толь, а ты скажи мне по-честному. Если ничего не придумаем и ни к чему не придем, то двадцать второго августа и вишневый сад, и все имение будут продавать с аукциона. — Отчего вы не чувствуете сущности? — спросил Вощев, обратясь в окно. — У вас ребенок живет, а вы ругаетесь — он же весь свет родился окончить. Муж и жена со страхом совести, скрытой за злобностью лиц, глядели на свидетеля. У Галины Громовой беда. А пришла беда совсем нежданно, Наглою ухмылкой скаля рот, В образе тупого хулигана.

Читать онлайн Драконы космической корпорации бесплатно

Г Ошибка в построении сложного предложения. Д Нарушение связи между подлежащим и сказуемым 1 Большинство птиц улетело на юг, в тёплые края, и только изредка запоздалая журавлиная стая пролетала высоко в небе, наполняя пространство между небом и землёй жалобным курлыканьем. Вот это и есть та простота, что, согласно народной мудрости, хуже воровства.

В каком предложении оба выделенных слова пишутся слитно 29 И КАК БЫ вы ни торопились поскорей дойти до воды, всё равно на спуске с холма вы несколько раз остановитесь, ЧТО БЫ взглянуть на дали по ту сторону реки. В каком предложении оба выделенных слова пишутся слитно 30 И ТАК , лирический герой Пастернака чувствует, что любовь помогает преодолеть суету и пошлость мира, и ПО ТОМУ вспоминает о погасшей когда-то искре любви с сожалением. От права выбора или от ответственности за исход экспедиции? Его сын ТО ЖЕ был азартным болельщиком. Толстой оставался создателем абсолютных ценностей в сфере художественного творчества.

На дворе кафельного завода старик доделал свои лапти, но боялся идти по свету в такой обуже. Я вот чего боюсь: ага, скажут, ты в лаптях идешь, значит — бедняк! А ежели бедняк, то почему один живешь и с другими бедными не скопляешься!.. Я вот чего боюсь! А то бы я давно ушел.

Спустившись в убежище женщины, Чиклин наклонился и поцеловал ее вновь. Она ведь тебе нужна не для житья, а для одного воспоминанья. Став на колени, Прушевский коснулся мертвых огорченных губ женщины и, почувствовав их, не узнал ни радости, ни нежности. И, поднявшись над погибшей, сказал еще:— А может быть, и та, после близких ощущений я всегда не узнавал своих любимых, а вдалеке томился о них. Чиклин молчал.

Он и в чужом и в мертвом человеке чувствовал кое-что остаточно теплое и родственное, когда ему приходилось целовать его или еще глубже как-либо приникать к нему. Прушевский не мог отойти от покойной. Легкая и горячая, она некогда прошла мимо него — он захотел тогда себе смерти, увидя ее уходящей с опущенными глазами, ее колеблющееся грустное тело. И затем слушал ветер в унылом мире и тосковал о ней. Побоявшись однажды настигнуть эту женщину, это счастье в его юности, он, может быть, оставил ее беззащитной на всю жизнь, и она, уморившись мучиться, спряталась сюда, чтобы погибнуть от голода и печали.

Она лежала сейчас навзничь — так ее повернул Чиклин для своего поцелуя, — веревочка через темя и подбородок держала ее уста сомкнутыми, длинные, обнаженные ноги были покрыты густым пухом, почти шерстью, выросшей от болезней и бесприютности, какая-то древняя, ожившая сила превращала мертвую еще при ее жизни в обрастающее шкурой животное. Мертвых ведь тоже много, как и живых, им не скучно меж собой. И Чиклин погладил стенные кирпичи, поднял неизвестную устарелую вещь, положил ее рядом со скончавшейся, и оба человека вышли. Женщина осталась лежать в том вечном возрасте, в котором умерла. Пройдя двор, Чиклин возвратился назад и завалил дверь, ведущую к мертвой, битым кирпичом, старыми каменными глыбами и прочим тяжелым веществом.

Прушевский не помогал ему и спросил потом: — Зачем ты стараешься? Пусть сэкономится что-нибудь от человека — мне так и чувствуется, когда я вижу горе мертвых или их кости, зачем мне жить! Старик, делавший лапти, ушел со двора — одни опорки как память о скрывшемся навсегда валялись на его месте. Солнце уже высоко взошло, и давно настал момент труда. Поэтому Чиклин и Прушевский спешно пошли на котлован по земляным, немощеным улицам, осыпанным листьями, под которыми были укрыты и согревались семена будущего лета.

Вечером того же дня землекопы не пустили в действие громкоговорящий рупор, а, наевшись, сели глядеть на девочку, срывая тем профсоюзную культработу по радио. Жачев еще с утра решил, что как только эта девочка и ей подобные дети мало-мало возмужают, то он кончит всех больших жителей своей местности; он один знал, что в СССР немало населено сплошных врагов социализма, эгоистов и ехидн будущего света, и втайне утешался тем, что убьет когда-нибудь вскоре всю их массу, оставив в живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство. Какой-нибудь принцип женского рода угодил тебе, что ты родилась при советской власти? Девочка в стеснении и в боязни опустила голову и начала щипать свою рубашку; она ведь знала, что присутствует в пролетариате, и сторожила сама себя, как давно и долго говорила ей мать. Когда их не было, а жили одни буржуи, то я и не рожалась, потому что не хотела.

А как стал Ленин, так и я стала! И глубока наша советская власть, раз даже дети, не помня матери, уже чуют товарища Ленина! Безвестный мужик с желтыми глазами скулил в углу барака про одно и то же свое горе, только не говорил, отчего оно, а старался побольше всем угождать. Его тоскливому уму представлялась деревня во ржи, и над нею носился ветер и тихо крутил деревянную мельницу, размалывающую насущный, мирный хлеб. Он жил так в недавнее время, чувствуя сытость в желудке и семейное счастье в душе; и сколько годов он ни смотрел из деревни вдаль и в будущее, он видел на конце равнины лишь слияние неба с землею, а над собою имел достаточный свет солнца и звезд.

Чтобы не думать дальше, мужик ложился вниз и как можно скорее плакал льющимися неотложными слезами. Девочка вышла с места и оперлась головой о деревянную стену. Ей стало скучно по матери, ей страшна была новая одинокая ночь, и еще она думала, как грустно и долго лежать матери в ожидании, когда будет старенькой и умрет ее девочка. Чиклин сейчас же лег и приготовился. Жачев подкатился к ней на тележке и предложил фруктовой пастилы, реквизированной еще с утра у заведующего продмагом.

Из тебя еще неизвестно что будет, а из нас — уже известно. Девочка съела и легла лицом на живот Чиклина. Она побледнела от усталости и, позабывшись, обхватила Чиклина рукой, как привычную мать. Сафронов, Вощев и все другие землекопы долго наблюдали сон этого малого существа, которое будет господствовать над их могилами и жить на успокоенной земле, набитой их костьми. Из радио и прочего культурного материала мы слышим лишь линию, а щупать нечего.

А тут покоится вещество создания и целевая установка партии — маленький человек, предназначенный состоять всемирным элементом! Ради того нам необходимо как можно внезапней закончить котлован, чтобы скорей произошел дом и детский персонал огражден был от ветра и простуды каменной стеной! Вощев попробовал девочку за руку и рассмотрел ее всю, как в детстве он глядел на ангела на церковной стене; это слабое тело, покинутое без родства среди людей, почувствует когда-нибудь согревающий поток смысла жизни, и ум ее увидит время, подобное первому исконному дню. И здесь решено было начать завтра рыть землю на час раньше, дабы приблизить срок бутовой кладки и остального зодчества. Существуйте пока что!

Ввиду прохладного времени Жачев заставил мужика снять армяк и одел им ребенка на ночь; мужик же всю свою жизнь копил капитализм — ему, значит, было время греться. Дни своего отдыха Прушевский проводил в наблюдениях либо писал письма сестре. Момент, когда он наклеивал марку и опускал письмо в ящик, всегда давал ему спокойное счастье, точно он чувствовал чью-то нужду по себе, влекущую его оставаться в жизни и тщательно действовать для общей пользы. Сестра ему ничего не писала, она была многодетная и изможденная и жила как в беспамятстве. Лишь раз в год, на пасху, она присылала брату открытку, где сообщала: «Христос воскресе, дорогой брат!

Мы живем по-старому, я стряпаю, дети растут, мужу прибавили на один разряд, теперь он приносит 48 рублей. Приезжай к нам гостить. Твоя сестра Аня». Прушевский подолгу носил эту открытку в кармане и, перечитывая ее, иногда плакал. В свои прогулки он уходил далеко, в одиночестве.

Однажды он остановился на холме, в стороне от города и дороги. День был мутный, неопределенный, будто время не продолжалось дальше — в такие дни дремлют растения и животные, а люди поминают родителей. Прушевский тихо глядел на всю туманную старость природы и видел на конце ее белые спокойные здания, светящиеся больше, чем было света в воздухе. Он не знал имени тому законченному строительству и назначению его, хотя можно было понять, что те дальние здания устроены не только для пользы, но и для радости. Прушевский с удивлением привыкшего к печали человека наблюдал точную нежность и охлажденную, сомкнутую силу отдаленных монументов.

Он еще не видел такой веры и свободы в сложенных камнях и не знал самосветящегося закона для серого цвета своей родины. Как остров, стоял среди остального новостроящегося мира этот белый сюжет сооружений и успокоенно светился. Но не все было бело в тех зданиях — в иных местах они имели синий, желтый и зеленый цвета, что придавало им нарочную красоту детского изображения. Ему уютней было чувствовать скорбь на земной потухшей звезде; чужое и дальнее счастье возбуждало в нем стыд и тревогу — он бы хотел, не сознавая, чтобы вечно строящийся и недостроенный мир был похож на его разрушенную жизнь. Он еще раз пристально посмотрел на тот новый город, не желая ни забыть его, ни ошибиться, но здания стояли по-прежнему ясными, точно вокруг них была не муть родного воздуха, а прохладная прозрачность.

Возвращаясь назад, Прушевский заметил много женщин на городских улицах. Женщины ходили медленно, несмотря на свою молодость, они, наверно, гуляли и ожидали звездного вечера. На рассвете в контору пришел Чиклин с неизвестным человеком, одетым в одни штаны. Громадный, опухший от ветра и горя голый человек сказал не сразу свое слово, он сначала опустил голову и напряженно сообразил. Должно быть, он постоянно забывал помнить про самого себя и про свои заботы: то ли он утомился или же умирал по мелким частям на ходу жизни.

Отдайте гробы! Чиклин сказал, что вчера вечером близ северного пикета на самом деле было отрыто сто пустых гробов; два из них он забрал для девочки — в одном гробу сделал ей постель на будущее время, когда она станет спать без его живота, а другой подарил ей для игрушек и всякого детского хозяйства: пусть она тоже имеет свой красный уголок. Мы те гробы по самообложению заготовили, не отымай нажитого! Неизвестный человек постоял, что-то подумал и не согласился: — Нельзя! Куда ж мы своих ребят класть будем!

Мы по росту готовили гробы: на них метины есть — кому куда влезать. У нас каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам теперь цельное хозяйство! Мы те гробы облеживали, как в пещеру зарыть. Давно живущий на котловане мужик с желтыми глазами вошел, поспешая в контору. Я уж там и ямку под корнем себе уготовил, умру — пойдет моя кровь соком по стволу, высоко взойдет!

Иль, скажешь, моя кровь жидка стала, дереву не вкусна? Полуголый стоял без всякого впечатления и ничего не ответил. Не замечая подорожных камней и остужающего ветра зари, он пошел с мужиком брать гробы. За ними отправился Чиклин, наблюдая спину Елисея, покрытую целой почвой нечистот и уже обрастающую защитной шерстью. Елисей изредка останавливался на месте и оглядывал пространство сонными, опустевшими глазами, будто вспоминая забытое или ища укромной доли для угрюмого покоя.

Но родина ему была безвестной, и он опускал вниз затихшие глаза. Гробы стояли длинной чередой на сухой высоте над краем котлована. Мужик, прибежавший прежде в барак, был рад, что гробы нашлись и что Елисей явился; он уже управился пробурить в гробовых изголовьях и подножьях отверстия и связать гробы в общую супрягу. Взявши конец веревки с переднего гроба на плечо, Елисей уперся и поволок, как бурлак, эти тесовые предметы по сухому морю житейскому. Чиклин и вся артель стояли без препятствий Елисею и смотрели на след, который межевали пустые гробы по земле.

Девочка поглядела наверх, на все старые лица людей. Умирать должны одни буржуи, а бедные нет! Землекопы промолчали, еще не сознавая данных, чтобы говорить. Моя мама тоже голая лежит. Это монархизму люди без разбору требовались для войны, а нам только один класс дорог, да мы и класс свой будем скоро чистить от несознательного элемента.

Моя мама себя тоже сволочью называла, что жила, а теперь умерла и хорошая стала, правда ведь? Девочка, вспомнив, что мать ее находится одна в темноте, молча отошла, ни с кем не считаясь, и села играть в песок. Но она не играла, а только трогала кое-что равнодушной рукой и думала. Землекопы приблизились к ней и, пригнувшись, спросили: — Ты что? Мастеровые с гордостью поглядели друг на друга, и каждому из них захотелось взять ребенка на руки и помять его в своих объятиях, чтобы почувствовать то теплое место, откуда исходит этот разум и прелесть малой жизни.

Один Вощев стоял слабым и безрадостным, механически наблюдая даль; он по-прежнему не знал, есть ли что особенное в общем существовании, ему никто не мог прочесть на память всемирного устава, события же на поверхности земли его не прельщали. Отдалившись несколько, Вощев тихим шагом скрылся в поле и там прилег полежать, не видимый никем, довольный, что он больше не участник безумных обстоятельств. Позже он нашел след гробов, увлеченных двумя мужиками за горизонт в свой край согбенных плетней, заросших лопухами. Быть может, там была тишина дворовых теплых мест или стояло на ветру дорог бедняцкое колхозное сиротство с кучей мертвого инвентаря посреди. Вощев пошел туда походкой механически выбывшего человека, не сознавая, что лишь слабость культработы на котловане заставляет его не жалеть о строительстве будущего дома.

Несмотря на достаточно яркое солнце, было как-то нерадостно на душе, тем более что в поле простирался мутный чад дыханья и запаха трав. Он осмотрелся вокруг — всюду над пространством стоял пар живого дыханья, создавая сонную, душную незримость; устало длилось терпенье на свете, точно все живущее находилось где-то посредине времени и своего движения: начало его всеми забыто и конец неизвестен, осталось лишь направление. И Вощев ушел в одну открытую дорогу. Козлов был одет в светло-серую тройку, имел пополневшее от какой-то постоянной радости лицо и стал сильно любить пролетарскую массу. Всякий свой ответ трудящемуся человеку он начинал некими самодовлеющими словами: «Ну хорошо, ну прекрасно»— и продолжал.

Про себя же любил произносить: «Где вы теперь, ничтожная фашистка! И многие другие краткие лозунги-песни. Сегодня утром Козлов ликвидировал как чувство свою любовь к одной средней даме. Она тщетно писала ему письма о своем обожании, он же, превозмогая общественную нагрузку, молчал, заранее отказываясь от конфискации ее ласк, потому что искал женщину более благородного, активного типа. Прочитав же в газете о загруженности почты и нечеткости ее работы, он решил укрепить этот сектор социалистического строительства путем прекращения дамских писем к себе.

И он написал даме последнюю итоговую открытку, складывая с себя ответственность любви: «Где раньше стол был яств, Теперь там гроб стоит! Этот стих он только что прочитал и спешил его не забыть. Каждый день, просыпаясь, он вообще читал в постели книги, и, запомнив формулировки, лозунги, стихи, заветы, всякие слова мудрости, тезисы различных актов, резолюций, строфы песен и прочее, он шел в обход органов и организаций, где его знали и уважали как активную общественную силу, — и там Козлов пугал и так уже напуганных служащих своей научностью, кругозором и подкованностью. Дополнительно к пенсии по первой категории он обеспечил себе и натурное продовольствие. Зайдя однажды в кооператив, он подозвал к себе, не трогаясь с места, заведующего и сказал ему: — Ну хорошо, ну прекрасно, но у вас кооператив, как говорится, рочдэлльского вида, а не советского!

Значит, вы не столб со столбовой дороги в социализм?! Ну хорошо, ну прекрасно! Он так и не узнал, что эту должность получил по ходатайству самого заведующего, который учитывал не только ярость масс, но и качества яростных. Спустившись с автомобиля, Козлов с видом ума прошел на поприще строительства и стал на краю его, чтобы иметь общий взгляд на весь темп труда. Что касается ближних землекопов, то он сказал им: — Не будьте оппортунистами на практике!

Во время обеденного перерыва товарищ Пашкин сообщил мастеровым, что бедняцкий слой деревни печально заскучал по колхозу и нужно туда бросить что-нибудь особенное из рабочего класса, дабы начать классовую борьбу против деревенских пней капитализма. И после того артель назначила Сафронова и Козлова идти в ближнюю деревню, чтобы бедняк не остался при социализме круглой сиротой или частным мошенником в своем убежище. Жачев подъехал к Пашкину с девочкой на тележке и сказал ему: — Заметь этот социализм в босом теле. Наклонись, стервец, к ее костям, откуда ты сало съел! Здесь и Сафронов определил свое мнение.

Пашкин вынул записную книжку и поставил в ней точку; уже много точек было изображено в книжке Пашкина, и каждая точка знаменовала какое-либо внимание к массам. В тот вечер Настя постелила Сафронову отдельную постель и села с ним посидеть. Сафронов сам попросил девочку поскучать о нем, потому что она одна здесь сердечная женщина. И Настя тихо находилась при нем весь вечер, стараясь думать, как уйдет Сафронов туда, где бедные люди тоскуют в избушках, и как он станет вшивым среди чужих. Позже Настя легла в постель Сафронова, согрела ее и ушла спать на живот Чиклина.

Она давным-давно привыкла согревать постель своей матери, перед тем как туда ложился спать неродной отец. Маточное место для дома будущей жизни было готово; теперь предназначалось класть в котловане бут. Но Пашкин постоянно думал светлые думы, и он доложил главному в городе, что масштаб дома узок, ибо социалистические женщины будут исполнены свежести и полнокровия и вся поверхность земли покроется семенящим детством; неужели же детям придется жить снаружи, среди неорганизованной погоды? Пашкин согнулся и возвратил бутерброд снизу на стол. Тогда Пашкин положил бутерброд обратно в корзину для бумаг, боясь, что его сочтут за человека, живущего темпами эпохи режима экономии.

Прушевский ожидал Пашкина вблизи здания для немедленной передачи распоряжения на работы. Пашкин же, пока шел по вестибюлю, обдумал увеличить котлован не вчетверо, а в шесть раз, дабы угодить наверняка и забежать вперед главной линии, чтобы впоследствии радостно встретить ее на чистом месте, — и тогда линия увидит его, и он запечатлеется в ней вечной точкой. Прушевский обрадовался и улыбнулся. Пашкин, заметив счастье инженера, тоже стал доволен, потому что почувствовал настроение инженерно-технической секции своего союза. Прушевский пошел к Чиклину, чтобы наметить расширение котлована.

Еще не доходя, он увидел собрание землекопов и крестьянскую подводу среди молчавших людей. Чиклин вынес из барака пустой гроб и положил его на телегу; затем он принес еще и второй гроб, а Настя стремилась за ним вслед, обрывая с гроба свои картинки. Чтоб девочка не сердилась, Чиклин взял ее под мышку и, прижав к себе, нес другой рукой гроб. Лучше б умерли и стали важными! На телеге сидели двое Вощев и ушедший когда-то с Елисеем подкулацкий мужик.

И она прислонилась к телеге, озабоченная упущением. Вощев, прибывший на подводе из неизвестных мест, тронул лошадь, чтобы ехать обратно в то пространство, где он был. Оставив блюсти девочку Жачеву, Чиклин пошел шагом за удалившейся телегой. До самой глубины лунной ночи он шел вдаль. Изредка, в боковой овражной стороне, горели укромные огни неизвестных жилищ, и там же заунывно брехали собаки — может быть, они скучали, а может быть, замечали въезжавших командированных людей и пугались их.

Впереди Чиклина все время ехала подвода с гробами, и он не отрывался от нее. Вощев, опершись о гробы спиной, глядел с телеги вверх на звездное собрание и в мертвую массовую муть Млечного Пути. Он ожидал, когда же там будет вынесена резолюция о прекращении вечности времени, об искуплении томительности жизни. Не надеясь, он задремал и проснулся от остановки. Чиклин дошел до подводы через несколько минут и стал смотреть вокруг.

Вблизи была старая деревня; всеобщая ветхость бедности покрывала ее и старческие, терпеливые плетни, и придорожные склонившиеся в тишине деревья имели одинаковый вид грусти. Во всех избах деревни был свет, но снаружи их никто не находился. Чиклин подступился к первой избе и зажег спичку, чтобы прочитать белую бумажку на двери. В той бумажке было указано, что это обобществленный двор N 7 у колхоза имени Генеральной Линии и что здесь живет активист общественных работ по выполнению государственных постановлений и любых кампаний, проводимых на селе. Активист вышел и впустил его.

Затем он составил приемочный счет на гробы и велел Вощеву идти в сельсовет и стоять всю ночь в почетном карауле у двух тел павших товарищей. Активист наклонился к своим бумагам, прощупывая тщательными глазами все точные тезисы и задания; он с жадностью собственности, без памяти о домашнем счастье строил необходимое будущее, готовя для себя в нем вечность, и потому он сейчас запустел, опух от забот и оброс редкими волосами. Лампа горела перед его подозрительным взглядом, умственно и фактически наблюдающим кулацкую сволочь. Всю ночь сидел активист при непогашенной лампе, слушая, не скачет ли по темной дороге верховой из района, чтобы спустить директиву на село. Каждую новую директиву он читал с любопытством будущего наслаждения, точно подглядывал в страстные тайны взрослых, центральных людей.

Редко проходила ночь, чтобы не появлялась директива, и до утра изучал ее активист, накапливая к рассвету энтузиазм несокрушимого действия. И только изредка он словно замирал на мгновение от тоски жизни — тогда он жалобно глядел на любого человека, находящегося перед его взором; это он чувствовал воспоминание, что он головотяп и упущенец, — так его называли иногда в бумагах из района. Особенно долго активист рассматривал подписи на бумагах: эти буквы выводила горячая рука округа, а рука есть часть целого тела, живущего в довольстве славы на глазах преданных, убежденных масс. Даже слезы показывались на глазах активиста, когда он любовался четкостью подписей и изображениями земных шаров на штемпелях; ведь весь земной шар, вся его мякоть скоро достанется в четкие, железные руки, — неужели он останется без влияния на всемирное тело земли? И со скупостью обеспеченного счастья активист гладил свою истощенную нагрузками грудь.

Через тьму колхозной ночи Чиклин дошел до пустынной залы сельсовета. Там покоились его два товарища. Самая большая лампа, назначенная для освещения заседаний, горела над мертвецами. Они лежали рядом на столе президиума, покрытые знаменем до подбородков, чтобы не были заметны их гибельные увечья и живые не побоялись бы так же умереть. Чиклин встал у подножия скончавшихся и спокойно засмотрелся в их молчаливые лица.

Уж ничего не скажет теперь Сафронов из своего ума, и Козлов не поболит душой за все организационное строительство и не будет получать полагающуюся ему пенсию. Текущее время тихо шло в полночном мраке колхоза; ничто не нарушало обобществленного имущества и тишины коллективного сознания. Чиклин закурил, приблизился к лицам мертвых и потрогал их рукой. Козлов продолжал лежать умолкшим образом, будучи убитым; Сафронов тоже был спокоен, как довольный человек, и рыжие усы его, нависшие над ослабевшим полуоткрытым ртом, росли даже из губ, потому что его не целовали при жизни. Вокруг глаз Козлова и Сафронова виднелась засохшая соль бывших слез, так что Чиклину пришлось стереть ее и подумать — отчего ж это плакали в конце жизни Сафронов и Козлов?

Сафронов не мог ответить, потому что сердце его лежало в разрушенной груди и не имело чувства. Чиклин прислушался к начавшемуся дождю на дворе, к его долгому скорбящему звуку, поющему в листве, в плетнях и в мирной кровле деревни; безучастно, как в пустоте, проливалась свежая влага, и только тоска хотя бы одного человека, слушающего дождь, могла бы вознаградить это истощение природы. Изредка вскрикивали куры в огороженных захолустьях, но их Чиклин уже не слушал и лег спать под общее знамя между Козловым и Сафроновым, потому что мертвые — это тоже люди. Сельсоветская лампа безрасчетно горела над ними до утра, когда в помещение явился Елисей и тоже не потушил огня; ему было все равно, что свет, что тьма. Он без пользы постоял некоторое время и вышел так же, как пришел.

Прислонившись грудью к воткнутой для флага жердине, Елисей уставился в мутную сырость порожнего места. На том месте собрались грачи для отлета в теплую даль, хотя время их расставания со здешней землей еще не наступило. Еще ранее отлета грачей Елисей видел исчезновение ласточек, и тогда он хотел было стать легким, малосознательным телом птицы, но теперь он уже не думал, чтобы обратиться в грача, потому что думать не мог. Он жил и глядел глазами лишь оттого, что имел документы середняка, и его сердце билось по закону.

Вдруг утром бежит в халате по коридору и вскрикивает рассеянно: «Ой, Павлик! Я и забыла…» Постоянно забывает, что я здесь. Но я не забываю про нее ни на минуту.

Странные отношения в этом доме: все дружны и, однако, немного равнодушны друг к другу. Вечерами вдруг разбредаются кто куда. Но могут и собраться вместе, и страшно веселиться, шутить, дурачиться. Ася закрылась в ванной, Володя мнется в коридорчике, ожидая, когда ванная освободится, вдруг Алексей нагло стучит в дверь и даже приоткрывает, говоря: «Родному брату можно, а ты, двоюродный, изволь подождать». Вижу, как Володя темнеет лицом. Он единственный в доме, кто не очень расположен к шуткам. Все воспринимает слишком, с болью, всерьез.

Константин Иванович и Елена Федоровна, да и Ася с Варей и Алексей относятся к тому, что происходит в городе, не то что иронически, но как-то полушутливо, полупугливо, а в общем-то, как к большой игре. Добрые, недалекие… А я живу как во сне. Все вокруг меня — шумный, обволакивающий, затягивающий куда-то сон. Асе уже шестнадцать лет, а мне еще только пятнадцать, и она отрывается все дальше, все безнадежней. Вот ее приглашает товарищ Алексея, студент, на какой-то вечер «поэзо-танца» в клуб «Ланселот» на Знаменской, нас с Володей туда не берут, вот какой-то юнкер катает ее в отцовском автомобиле… Но это, кажется, летом… А в марте ничего, кроме бесконечного бега, толпы, перестрелок, новостей ужаса и восторга. Все орлы на решетках дворца обмотаны красной материей. Повсюду красные флаги.

На крепости тоже красный флаг. У департамента полиции горят бумаги, улица усыпана пеплом. В доме Игумновых организован домовый комитет, чтобы осмотреть все квартиры, чердаки, не прячутся ли городовые. Константин Иванович выбран председателем. Он ходит с большим красным бантом. Игра, игра! И наш Шура теперь большой человек — комиссар рабочих депутатов на Васильевском острове.

Его никто не называет Шурой, он — Иван Спиридонович Самойленко, мученик царской каторги. В конце марта похороны жертв революции, невероятная жижа и грязь, улицы не убираются, каждый день огромные толпы месят грязь, разбрызгивают, превращают в лужи сырой снег, мы идем в длинной процессии к Марсову полю, на Нижегородской присоединяется какой-то завод, потом фельдшерская школа, меньшевики, украинцы, пожарные, какой-то запасной полк, гробы, обмотанные красной материей, выплывают из Военно-медицинской академии; идем дальше, по Литейному мосту, мимо сгоревшей «предварилки», красные и черные флаги вывешены на домах, на Невском стоим часа два, отовсюду поют «Вечную память» и «Вы жертвою пали…» Какой-то человек в черном пальто вскакивает на гранитный цоколь парадного крыльца и, обхватив одной рукою фонарь, а другой сорвав с головы шляпу и размахивая ею, кричит: «Друзья! Мы должны пропустить Петроградский район! Проявляйте выдержку и имейте терпение, друзья! Сегодня день великой скорби и великой свободы… Нет страны в мире, друзья, более свободной, чем Россия сегодня…» И еще что-то рваное, отчаянно громкое, медленно поворачиваясь всем своим черным, гнутым телом, и я вижу обугленное, в седом бобрике, в сверкающих сталью очках лицо Шуры. Мигулин вырвал Асино тело из моих рук так властно, с грубой поспешностью, будто отнимал свое, я догадываюсь об этом позже. И весь этот внезапный рейд для спасения ревкома, хотя и неуспешный… Почему не выслать четыре сотни под командой кого угодно?

Поскакал сам. Я увидел искаженное горчайшей мукой лицо старика — темные подглазья, впавшие, в черно-седой щетине щеки и в страдальческом ужасе стиснутые морщины лба… Когда Шигонцев подошел и со злорадной, почти безумной улыбкой спросил: «Как же теперь полагаете, защитник казачества? Чья была правда? Зверье и среди нас есть…» А Володя — на снегу с перерубленным горлом. Часа за три собрали шесть рублей. Ходим, пока держат ноги, на улицах все та же сумятица, неразбериха, жутковатая качка толпы, митинги, драки, стрельба. Вижу, по Невскому идут вооруженные рабочие завода Парвиайнена со знаменем «Долой Временное правительство!

С крыши бросают камни. Непонятно, в кого. Две демонстрации вязнут друг в друге, вскрикивают женщины, свалка, падают, бегут, с треском рвется знамя, ломают древко. На Мойке какой-то господин, стоя в открытом автомобиле, ораторствует, выбрасывая правую руку с белым манжетом, будто деньги в толпу кидает. Я его гузном… на проволоку…» И еще слышу, двое разговаривают, стоя у стены дома. Один вполголоса: «Эти толпы на улицах напоминают знаете что? Точно кишки вывалились из распоротого живота.

Не оклемается Россия от этого ножа…» — «Господь с вами! Это смертельно. Но что приятно… — тихий смешок, — я умираю, и России конец, одним махом… Так что и умирать не жаль…» Посмотрел — старик с белой окладистой бородой, в шляпе, надвинутой низко на глаза. Так и остается со мной, навсегда. В потемках приплетаемся в игумновский дом. С утра и до вечера я с ними, с Володей и Асей, не могу отлепиться. Все-таки болван!

Иногда замечаю, как, стиснутые толпой, Володя и Ася прижимаются друг к другу, как Володя обнимает ее, стараясь оградить от толчков, и единственное, что мне приходит в голову: счастливый, может обнимать ее, как брат! И в тот вечер: надо бы пойти домой, уже находились, наговорились, дай отдохнуть от себя, но Ася предлагает, скорей всего машинально, зайти попить чаю. Как я, наверное, надоел! Вскоре приходит Алексей. На его лице запекшаяся кровь, тужурка разорвана. Возбужденно, невнятно, рассказывает о каких-то стычках, о том, как избили Кирика Насонова, гнались за ним. Вдруг увидел кружку, с которой мы носились по городу, собирая на Совет.

И ты этим занимаешься? Почему же бездарность? Не к месту и глупо. Впервые вижу, как между братьями закипает ссора, стремительно и зло. Алексей внезапно обрушивается на Володиного отца, своего дядю, называет его почему-то болтуном, непонятна связь, я понимаю лишь, что вырывается наружу скрытное, накопившееся. Ты смеешь так о моем отце? А ты, если живешь в доме, изволь подчиняться правилам этого дома!

Каким правилам? Тут и Варя, и Елена Федоровна — и никому не до шуток… Потому что на улице толпа, а у Алексея лицо в крови. Ася бросается на защиту Володи. Немедленно извинись! О каких наших правилах ты говоришь? Да, говорю, потому что до этого дошло — людей убивают. Полчаса назад, на моих глазах… Кирика Насонова… Кирика Насонова все хорошо знают.

Он племянник Николая Аполлоновича Пригоды, студент Межевого института. Но дело не в Кирике. Все начинают спорить друг с другом, а я в стороне. Меня будто нет в комнате. Хотя вся свара из-за меня. Мама просила помочь в сборах, ведь я хочу вступить в партию, мечтаю об этом, но тормозит возраст, хотя я уже почти имею право — опять почти! Но ни Володя, ни Ася не держали кружки в руке, они просто ходили со мной.

И опять Володя внезапно, опрометью шарахается из комнаты в середине разговора, оборвав собственную фразу на полуслове, и Елена Федоровна в его отсутствие пытается смягчить Алексея и всех примирить, Константин Иванович рассуждает о двойственности приказа номер один — с одной стороны, с другой стороны, а в целом ответит опыт истории, придите за справкой через четыреста лет, при этом с аппетитом поедается кусок пирога с вязигой, достать которую было чудом, доступным лишь гению Елены Федоровны, — а я думаю о том, что мне тоже, пожалуй, пора покидать сей дом. Ведь они не обращаются ко мне с укоризнами только потому, что хорошо воспитаны. Но их молчание со мной, непринятие меня в орбиту спора и есть укоризна. Льдина, на которой так долго стояли вместе, где-то треснула, и теперь две половины медленно разъезжаются. Мама об этом догадывалась раньше. Они люди хорошие, но до предела. Не забывай все же, что они буржуа».

Нет, не подкалывают. Я не чувствую. Но я ведь не чувствую многого. Опять, как когда-то зимой в Сиверской, Володя рвется уехать, но теперь его хватают, задерживают, Варя и Ася отнимают чемодан, Елена Федоровна умоляет чуть ли не со слезами: «Дети мои, заклинаю, что бы ни случилось в городе, в мире, вы должны оставаться друзьями. И ты, Володя, и ты, Павлик, и вы, дети, подайте друг другу руки немедленно…» Алексей не может сразу, сию секунду подать руку — он занят своей раной. Ася промыла ее, залила йодом, он должен придерживать пальцами ватку, вид у него страдающий, но непреклонный — нет, он не может в один миг забыть Кирика Насонова… Люди шли совершенно мирно, без оружия, откуда-то вывалились какие-то со знаменем… Начались оскорбления, угрозы… И лишь за то, что он крикнул: «Предатели! На немецкие деньги!..

Нет, кричать можно все, дорогой Павлик, ради этого сделали революцию, упразднили цензуру. А вот сапогами по голове — нельзя. Все норовили, скоты, когда уж сбили с ног, опрокинули, сапогами по голове… лежачего… Кирик Насонов умер в больнице через несколько дней. Но мы этого не знаем. Константин Иванович неожиданно принимает мою сторону. Вот гибкий адвокатский ум! Вижу и его: рябоватый полный блондин, всегда чему-то неопределенно улыбается, сочные, влажные губы в кружке светло-рыжих усов и коротенькой бородки постоянно подрагивают, приготовляясь то ли засмеяться, то ли сказать что-то юмористическое, губы — самое живое на его лице, живее глаз, отчего все лицо приобретает выражение несколько дамское.

Вот так, улыбаясь и крупными белыми пальцами шевеля в воздухе перед собой, рассуждает: «Но не будем гневить бога. Кирика безумно жаль, он пострадал вследствие неосторожности, однако тем не менее Россия — счастливая страна. Величайшая революция произошла практически бескровно, жертв ничтожно мало. Почитайте Олара, что творилось в эпоху французской революции…» Елена Федоровна его горячо поддерживает: «Да, да, мальчики, почитайте Олара! Эта женщина всегда счастлива. Она лучится здоровьем, сияет румянцем, добротой, аппетитом к жизни, бриллиантовая брошь сверкает, как страшный, искусственный глаз, на ее пышной груди… С балтийским матросом Ганюшкиным продаю в Думе газету «Правда». Берем в редакции экземпляров по пятьсот, вечером отвозим деньги.

Да еще хлеб добывать — в хвосте часа полтора… Да потом в городскую управу за номером для велосипеда или куда-нибудь на Голодай насчет дров, по ордеру, через Совет, и тоже повсюду хвосты… Голодное, странное, небывалое время! Все возможно, и ничего не понять. Шура то исчезает, ходит с наклеенными усами, под чужим именем, даже не Самойленко, а кто-то другой, то опять командует на Васильевском острове — организует милицию, покупает оружие. Константин Иванович то восхваляет правительство, то поносит последними словами. Он в комиссии по раскрытию тайных сотрудников охранки. Упоен, взвинчен, непрерывные звонки, визиты. Улыбчивость пропала, белыми пальцами больше не шевелит, все только рубит прямой ладонью.

Вечерами сообщает загадочно: «Если б вы знали, господа, какая щука оказалась в нашем неводе! Папа, скажи! Нет, нет, не приставайте, други. У нас гласность, но не до такой степени. Узнаете из газет. Про одного сообщил: жилец из бельэтажа, банковский служащий, известный в Петрограде игрок на скачках. Володя вечером подстерег его сына-гимназиста и избил.

Шура говорит: «Недолго им этой забавой тешиться. Лета не доживут. Разгонят их…» И правда, в середине лета Константин Иванович пал духом, клянет правительство почем зря. Хотят выиграть великую войну, а не могут победить в мелком домашнем сражении! Никто из доносчиков по-настоящему не наказан. Автомобиль Константина Ивановича, в котором тот гордо выезжал по утрам, конфискован для военных нужд. Старую дачу в Сиверской кто-то поджег, сгорела дотла со всей мебелью, книгами.

Константин Иванович пытается подать в суд, получить страховку, но где там! Никому ни до чего, август, слухи о страшном, о предстоящей резне, мести казаков, одни радуются, другие в панике, все возбуждены, множество людей покидают Питер. Слух такой: будто Керенский телеграфно объявил Корнилова арестованным, а Корнилов точно так же по телеграфу объявил арестованным Керенского. Корпус Крымова идет на Питер. В эти дни я рядом с Ганюшкиным. Не отстаю ни на шаг. С ним ничего не страшно — ни генерал Крымов, ни «дикая дивизия», которая тоже, говорят, идет усмирять столицу.

О Савва Ганюшкин, потрясший навсегда! Как же он выпал из жизни, куда делся потом? Савва Ганюшкин — недавний матрос, хриплый, площадной крикун, читатель газет и лютый кулачный боец на уличных сходках. Он легко вонзается в любой спор, встревает в драку с кем попало, хоть с солдатами, хоть с кадетами, и, что удивительно, всегда его верх. Одного, двух уложит разом, остальные бегут прочь. Потому что чуют, сила у Саввы непомерная. Поехали с ним в Морской корпус слушать Ленина еще весной, билеты достал Шура, народу набилось видимо-невидимо, тысяч пять, висят даже на лестницах для гимнастики, какие-то умники стали ломать дверь из коридора, беспорядок, Савва беспорядка не любит, и я вижу, как он их вышибает: повернулся к ним медвежьей спиной, руками в косяки вперся и выдавил всех, как поршнем.

Ну, Савва! Ах, Савва… Как же можно забыть о нем? Зимой, когда умерла мама, Савва говорит: «А я мечтал, заживем с тобой, парень, одним домом…» Это он мне. Я молчу, будто так и надо, будто обо всем знаю. А ведь ни о чем не догадывался. Для меня как бомба разорвалась. Только вдалеке, запоздало, беззвучно.

Неслись, летели куда-то — мама ничего о моей жизни, я о ее… В конце лета — корниловская паника в разгаре — кто-то принес листок Военной лиги «На страже». Призыв помогать мятежникам всеми силами. Разбросано во множестве на Большом проспекте. Нагло стоит типография — 16-я линия, дом 5. Я бегу к Шуре в районный Совет, тот дает красногвардейцев, Савву командиром, идем по адресу. И первый, кто стоит на пороге, когда распахнули дверь, Алешка Игумнов! Глядит на меня оторопело, вдруг хохочет.

Какая прелесть! Какая причуда судьбы! В глубине квартиры какие-то люди встречают нас холодно, разговаривают высокомерно. Через два дня здесь будет генерал Крымов. А мы вас всех запомним, до единого…» Через два дня сообщение: генерал Крымов застрелился. Он спрашивает: «А почему вы, Павел Евграфович, так упорно занимаетесь судьбой Мигулина? Вы не родственник его?

Какой-нибудь далекий? Со стороны жены, возможно? Просто добиваюсь, и все. Вам непременно дело нужно. А вот у меня никакого дела нет, кроме того, что сердце болит. Годы ваши не малые, а вы в Ростов приезжаете в третий раз, силы тратите, время. Удивляемся вашей настойчивости.

Сколько вам лет, Павел Евграфович? А я, говорю, удивляюсь тому, что есть люди, которым совершенно не интересна история своего народа. Им что так, что эдак, что то, что это — все едино. Какой-то старичок, чахлый, надрывный, вскакивает со стула. Хорошо, пускай он успешный военачальник, с Красновым и Деникиным воевал, почетным оружием награжден, все так, но зачем из него революционера делать? Зачем такую ложь допускать? И если что говорю, значит, имею факты.

Народный социалист. Я с его братом Атаманское училище заканчивал и хорошо это гнездо знаю. Они все были мракобесы, большевикам служили из-под палки…» Вот этого не понимаю: черные да белые, мракобесы да ангелы. И никого посередке. А посередке-то все. И от мрака, и от бесов, и от ангелов в каждом… Кто я такой в августе семнадцатого? Сейчас вспоминая, не могу ни понять, ни представить себе отчетливо.

Конечно, и мать, и дядя Шура, и какие-то новые друзья… Общий хмель… Но ведь достаточно было в январе, когда умерла мама, тронуться чуть в сторону, куда звал отец, или еще куда-то, куда приглашали старики Пригоды, или, может быть, позвала бы с собой Ася, не знаю, кем бы я был теперь. Ничтожная малость, подобно легкому повороту стрелки, бросает локомотив с одного пути на другой, и вместо Ростова вы попадаете в Варшаву. Я был мальчишка, опьяненный могучим временем. Нет, не хочу врать, как другие старики, путь подсказан потоком — радостно быть в потоке — и случаем, и чутьем, но вовсе не суровой математической волей. Пусть не врут! С каждым могло быть иначе. Бог ты мой, зачем я вступаю в спор?

У других стариков было, наверное, по-другому. Не следует никого обижать. Я был мальчишка, одинокий, мечтательный, живущий Куличной жизнью и к тому же влюбленный без памяти… Человек, который отнял у меня Асю, едва не погиб тридцатого августа семнадцатого года в станице Усть-Медведицкой. Его едва не зарубил сотник Степан Герасимов. Неужели революционеры лишь те, кто еле слышными, но живыми голосами могут о себе рассказать, доказать? А те, кто рвались, ярились, задыхались в кровавой пене, исчезали бесследно, погибали в дыму, в чаду, в неизвестности… Перед глазами: станичный сбор, многотысячная лава картузов, папах, окна распахнуты, мальчишки на крышах, и в светлом генеральском кителе смуглый, зноем испитой Каледин. Пылюга, жара.

Меня там нет, но я вижу, слышу. Хриповатый, обреченный, высокий голос: «Наша программа известна всем — нам, казакам, не по пути с социалистами, мы пойдем с партией народной свободы…» Два месяца назад на Войсковом круге Каледин избран Донским атаманом. В дни мятежа Каледин шлет временным ультиматум: если откажутся от соглашения с Корниловым, то он, Каледин, с помощью казаков отрежет Москву от юга России. Временные распорядились атамана арестовать. Но Каледин не знает об этом, прискакал в Усть-Медведицкую «поднимать Дон». Не знает и того, что творится под Питером: полки рвутся не в столицу, а по домам. Какую же силу надо иметь, чтобы после стольких лет сечи наново «поднять Дон»?

Нет такой силы у смуглого старого генерала, который выкрикивает, напрягая шею, что-то всем ведомое, давно слыханное, пустое. Выборные старики стучат в ладони, орут «Верна! Мигулин хочет продраться к трибуне, его не пускают. Мигулин — войсковой старшина, помощник командира 33-го Донского полка. И все же казаки проталкивают его, помогают плечами, пробивают ему путь. Говорит речь. Выступать он любит.

Я слышал не раз. Спустя два года, летом девятнадцатого, когда он формирует Особый Донской корпус и мы мотаемся в эшелоне от станции к станции, он, чуть где остановка, высовывается из окна, кличет людей и открывает митинг. Умеет сразу, не мешкая и не петляя, зацепить какую-то такую жилу, что толпа содрогнется и загудит… «Граждане станичники! Что для казаков главное было, есть и будет… — и, выждав паузу, насладившись общим секундным томлением, громоподобно и с размахом руки, будто гранату в толпу: — Воля, казаки! Давно уже, лет двести, этой сласти у казаков нет, но любят о ней погутарить, языками ее помусолить. Воля, воля… Какая там воля, когда казаки — всякой бочке затычка? Где шум, бунт, туда их гонят, как пожарных огонь заливать.

И воли не спрашивают. Довольно из казаков делать всероссийского черта! Хотим мирной жизни, покоя и труда на своей земле. Долой контрреволюционных генералов! Повскакали с мест, орут, кулаками трясут. Окна битком набитого помещения открыты, и толпа, теснящаяся на майдане, услышав шум и крики, начинает грозно бурлить. Вот-вот раздробят двери, ворвутся в зал.

Мигулин пытается говорить дальше, но разъяренные старики и калединцы стаскивают его с трибуны, кулачный бой… Внезапно из толпы выскакивает сотник Степан Герасимов — фамилия врезалась, хотя читал о Степане Герасимове позже, когда рылся в архивах, в «Усть-Медведицкой газете» за 1917 год и вспомнил при этом, что в комендантском взводе при штабе 8-й армии служил Матвей Герасимов, тоже из казаков-северян, так что, возможно, родня тому, горячему, — и кричит Мигулину: «Извиняйся перед атаманом, не то голову прочь! Мигулин — наган из кобуры, дулом ему в лоб. Каледин между тем исчезает через черный ход. Потом Мигулин выходит на площадь. Во время его речи перед гудящей толпой к крыльцу протискиваются писаря с телеграммой от военного министра Верховского: Каледина арестовать как соучастника мятежа. Мигулин крикнул группу верных себе фронтовых казаков, кинулись искать атамана, но того след простыл. Ускакал в Новочеркасск.

Развело казаков — пока еще не кровью, а словами кровавыми. Как быть? Податься к кому? Отца я почти забыл. Еще тогда забыл, когда он был жив. Последний раз он приезжал в Питер из Баку, потом он переселился в Гельсингфорс — в 1912 году. Помню, темная курчавая борода, очки, длинные мягкие руки, постоянное ковырянье с трубкой и все какие-то шуточки над мамой.

Он инженер. Мама его жалеет. Говорит о нем как о постороннем добром человеке. Нет, не трус, физически он смел, но робок в мыслях». Расстались они много лет назад. Не знаю точно, почему. Кажется, причины тут были идейные.

В студенческие годы от тоже бунтовал, протестовал, был сослан на год куда-то на север, но потом ушел в свою инженерию. И вот сидит в громадной холодной комнате, пьет чай, согревает пальцы стаканом и разговаривает вполголоса с Шурой. О чем?

14 ЗАДАНИЕ (ЕГЭ РУССКИЙ ЯЗЫК). Подборка из ОБЗ

Лишь одно чувство трогало Козлова по утрам — его сердце затруднялось биться, но все же он надеялся жить в будущем хотя бы маленьким остатком сердца; однако по слабости груди ему приходилось во время работы гладить себя изредка поверх костей и уговаривать шепотом терпеть. Уже прошел полдень, а биржа не прислала землекопов. Ночной косарь травы выспался, сварил картошек, полил их яйцами, смочил маслом, подбавил вчерашней каши, посыпал сверху для роскоши укропом и принес в котле эту сборную пищу для развития павших сил артели. Ели в тишине, не глядя друг на друга и без жадности, не признавая за пищей цены, точно сила человека происходит из одного сознания. Инженер обошел своим ежедневным обходом разные непременные учреждения и явился на котлован. Он постоял в стороне, пока люди съели все из котла, и тогда сказал: — В понедельник будут еще сорок человек. А сегодня суббота: вам уже пора кончать. Кто как думает? Мы ведь не животные, мы можем жить ради энтузиазма.

Инженер наклонил голову, он боялся пустого домашнего времени, он не знал, как ему жить одному. Производитель работ медленно отошел. Он вспомнил свое детство, когда под праздники прислуга мыла полы, мать убирала горницы, а по улице текла неприютная вода, и он, мальчик, не знал, куда ему деться, и ему было тоскливо и задумчиво. Сейчас тоже погода пропала, над равниной пошли медленные сумрачные облака, и во всей России теперь моют полы под праздник социализма, — наслаждаться как-то еще рано и ни к чему; лучше сесть, задуматься и чертить части будущего дома. Козлов от сытости почувствовал радость, и ум его увеличился. Терпи, говорят, пока старик капитализм помрет, теперь он кончился, а я опять живу один под одеялом, и мне ведь грустно! Вощев заволновался от дружбы к Козлову. В следующее время Вощев и другие с ним опять встали на работу.

Еще высоко было солнце, и жалобно пели птицы в освещенном воздухе, не торжествуя, а ища пищи в пространстве; ласточки низко мчались над склоненными роющими людьми, они смолкали крыльями от усталости, и под их пухом и перьями был пот нужды — они летали с самой зари, не переставая мучить себя для сытости птенцов и подруг. Вощев поднял однажды мгновенно умершую в воздухе птицу и павшую вниз: она была вся в поту; а когда ее Вощев ощипал, чтобы увидеть тело, то в его руках осталось скудное печальное существо, погибшее от утомления своего труда. И нынче Вощев не жалел себя на уничтожении сросшегося грунта: здесь будет дом, в нем будут храниться люди от невзгоды и бросать крошки из окон живущим снаружи птицам. Чиклин, не видя ни птиц, ни неба, не чувствуя мысли, грузно разрушал землю ломом, и его плоть истощалась в глинистой выемке, но он не тосковал от усталости, зная, что в ночном сне его тело наполнится вновь. Истомленный Козлов сел на землю и рубил топором обнажившийся известняк; он работал, не помня времени и места, спуская остатки своей теплой силы в камень, который он рассекал, — камень нагревался, а Козлов постепенно холодел. Он мог бы так весь незаметно скончаться, и разрушенный камень был бы его бедным наследством будущим растущим людям. Штаны Козлова от движения заголились, сквозь кожу обтягивались кривые острые кости голеней, как ножи с зазубринами. Вощев почувствовал от тех беззащитных костей тоскливую нервность, ожидая, что кости прорвут непрочную кожу и выйдут наружу; он попробовал свои ноги в тех же костных местах и сказал всем: — Пора пошабашить!

А то вы уморитесь, умрете, и кто тогда будет людьми? Вощев не услышал себе слово в ответ. Уже наставал вечер: вдалеке подымалась синяя ночь, обещая сон и прохладное дыхание, и — точно грусть — стояла мертвая высота над землей. Козлов по-прежнему уничтожал камень в земле, ни на что не отлучаясь взглядом, и, наверно, скучно билось его ослабевшее сердце. Яма котлована была пуста, артель мастеровых заснула в бараке тесным рядом туловищ, и лишь огонь ночной припотушенной лампы проникал оттуда сквозь щели теса, держа свет на всякий несчастный случаи или для того, кто внезапно захочет пить. Инженер Прушевский подошел к бараку и поглядел внутрь через отверстие бывшего сучка; около стены спал Чиклин, его опухшая от силы рука лежала на животе, и все тело шумело в питающей работе сна; босой Козлов спал с открытым ртом, горло его клокотало, будто воздух дыхания проходил сквозь тяжелую темную кровь, а из полуоткрытых бледных глаз выходили редкие слезы от сновидения или неизвестной тоски. Прушевский отнял голову от досок и подумал. Вдалеке светилась электричеством ночная постройка завода, но Прушевский знал, что там нет ничего, кроме мертвого строительного материала и усталых, недумающих людей.

Вот он выдумал единственный общепролетарский дом вместо старого города, где и посейчас живут люди дворовым огороженным способом; через год весь местный пролетариат выйдет из мелкоимущественного города и займет для жизни монументальный новый дом. Через десять или двадцать лет другой инженер построит в середине мира башню, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли. Прушевский мог бы уже теперь предвидеть, какое произведение статической механики в смысле искусства и целесообразности следует поместить в центре мира, но не мог предчувствовать устройства души поселенцев общего дома среди этой равнины и тем более вообразить жителей будущей башни посреди всемирной земли. Какое тогда будет тело у юности и от какой волнующей силы начнет биться сердце и думать ум? Прушевский хотел это знать уже теперь, чтобы не напрасно строились стены его зодчества; дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотою жизни, которая названа однажды душой. Он боялся воздвигать пустые здания — те, в каких люди живут лишь из-за непогоды. Прушевский остыл от ночи и спустился в начатую яму котлована, где было затишье. Некоторое время он посидел в глубине; под ним находился камень, сбоку возвышалось сечение грунта, и видно было, как на урезе глины, не происходя из нее, лежала почва.

Изо всякой ли базы образуется надстройка? Каждое ли производство жизненного материала дает добавочным продуктом душу в человека? А если производство улучшить до точной экономии — то будут ли происходить из него косвенные, нежданные продукты? Инженер Прушевский уже с двадцати пяти лет почувствовал стеснение своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни, будто темная стена предстала в упор перед его ощущающим умом. И с тех пор он мучился, шевелясь у своей стены, и успокаивался, что, в сущности, самое срединное, истинное устройство вещества, из которого скомбинирован мир и люди, им постигнуто, — вся насущная наука расположена еще до стены его сознания, а за стеною находится лишь скучное место, куда можно и не стремиться. Но все же интересно было — не вылез ли кто-нибудь за стену вперед. Прушевский еще раз подошел к стене барака, согнувшись, поглядел по ту сторону на ближнего спящего, чтобы заметить на нем что-нибудь неизвестное в жизни; но там мало было видно, потому что в ночной лампе иссякал керосин, и слышалось одно медленное, западающее дыхание. Прушевский оставил барак и отправился бриться в парикмахерскую ночных смен; он любил, чтобы во время тоски его касались чьи-нибудь руки.

После полуночи Прушевский пришел на свою квартиру — флигель во фруктовом саду, открыл окно в темноту и сел посидеть. Слабый местный ветер начинал иногда шевелить листья, но вскоре опять наступала тишина. Позади сада кто-то шел и пел свою песню; то был, наверно, счетовод с вечерних занятий или просто человек, которому скучно спать. Вдалеке, на весу и без спасения, светила неясная звезда, и ближе она никогда не станет. Прушевский глядел на нее сквозь мутный воздух, время шло, и он сомневался: — Либо мне погибнуть? Прушевский не видел, кому бы он настолько требовался, чтоб непременно поддерживать себя до еще далекой смерти. Вместо надежды ему осталось лишь терпение, и где-то за чередою ночей, за опавшими, расцветшими и вновь погибшими садами, за встреченными и минувшими людьми существует его срок, когда придется лечь на койку, повернуться лицом к стене и скончаться, не сумев заплакать. На свете будет жить только его сестра, но она родит ребенка, и жалость к нему станет сильнее грусти по мертвому, разрушенному брату.

Завтра я напишу последнее письмо сестре, надо купить марку с утра. И решив скончаться, он лег в кровать и заснул со счастьем равнодушия к жизни. Не успев еще почувствовать всего счастья, он от него проснулся в три часа пополуночи, и, осветив квартиру, сидел среди света и тишины, окруженный близкими яблонями, до самого рассвета, и тогда открыл окно, чтобы слышать птиц и шаги пешеходов. После общего пробуждения в ночлежный барак землекопов пришел посторонний человек. Изо всех мастеровых его знал один только Козлов благодаря своим прошлым конфликтам. Это был товарищ Пашкин, председатель окрпрофсовета. Он имел уже пожилое лицо и согбенный корпус тела — не столько от числа годов, сколько от социальной нагрузки; от этих данных он говорил отечески и почти все знал или предвидел. И с покорностью наклонял унылую голову, которой уже нечего было думать.

Близ начатого котлована Пашкин постоял лицом к земле, как ко всякому производству. Социализм обойдется и без вас, а вы без него проживете зря и помрете. Одну кучу только выкопали! Стесненные упреком Пашкина, мастеровые промолчали в ответ. Они стояли и видели: верно говорит человек — скорей надо рыть землю и ставить дом, а то умрешь и не поспеешь. Пусть сейчас жизнь уходит, как теченье дыханья, но зато посредством устройства дома ее можно организовать впрок для будущего неподвижного счастья и для детства. Пашкин глянул вдаль — в равнины и овраги; где-нибудь там ветры начинаются, происходят холодные тучи, разводится разная комариная мелочь и болезни, размышляют кулаки и спит сельская отсталость, а пролетариат живет один, в этой скучной пустоте, и обязан за всех все выдумать и сделать вручную вещество долгой жизни. И жалко стало Пашкину все свои профсоюзы, и он познал в себе дорогу к трудящимся.

Пашкин посмотрел на Сафронова своими уныло-предвидящими глазами и пошел внутрь города на службу. За ним вслед отправился Козлов и сказал ему, отдалившись: — Товарищ Пашкин, вон у нас Вощев зачислился, а у него путевки с биржи труда нет. Вы его, как говорится, должны отчислить назад. А Козлов тотчас же начал падать пролетарской верой и захотел уйти внутрь города, чтобы писать там опорочивающие заявления и налаживать различные конфликты с целью организационных достижении. До самого полудня время шло благополучно: никто не приходил на котлован из организующего или технического персонала, но земля все же углублялась под лопатами, считаясь лишь с силой и терпением землекопов. Вощев иногда наклонялся и подымал камешек, а также другой слипшийся прах и клал его на хранение в свои штаны. Его радовало и беспокоило почти вечное пребывание камешка в среде глины, в скоплении тьмы: значит, ему есть расчет там находиться, тем более следует человеку жить. После полудня Козлов уже не мог надышаться — он старался вздыхать серьезно и глубоко, но воздух не проникал, как прежде, вплоть до живота, а действовал лишь поверхностно.

Козлов сел в обнаженный грунт и дотронулся руками к костяному своему лицу. Чиклин без спуску и промежутка громил ломом плиту самородного камня, не останавливаясь для мысли или настроения, он не знал, для чего ему жить иначе — еще вором станешь или тронешь революцию. Здесь Чиклин сразу начал думать, потому что его жизни некуда было деваться, раз исход ее в землю прекратился; он прислонился влажной спиной к отвесу выемки, глянул вдаль и вообразил воспоминание — больше он ничего думать не мог. В ближнем к котловану овраге сейчас росли понемногу травы и замертво лежал ничтожный песок; неотлучное солнце безрасчетно расточало свое тело на каждую мелочь здешней, низкой жизни, и оно же, посредством теплых ливней, вырыло в старину овраг, но туда еще не помещено никакой пролетарской пользы. Проверяя свой ум, Чиклин пошел в овраг и обмерил его привычным шагом, равномерно дыша для счета. Овраг был полностью нужен для котлована, следовало только спланировать откосы и врезать глубину в водоупор. Услышав Чиклина, многие прекратили копать грунт и сели вздохнуть. Но Козлов уже отошел от своей усталости и хотел идти к Прушевскому сказать, что землю больше не роют и надо предпринимать существенную дисциплину.

Собираясь совершить такую организованную пользу, Козлов заранее радовался и выздоравливал. Однако Сафронов оставил его на месте, лишь только он тронулся. Вон она сама спускается в нашу массу. Прушевский тел на котлован впереди неизвестных людей. Письмо сестре он отправил и хотел теперь упорно действовать, беспокоиться о текущих предметах и строить любое здание в чужой прок, лишь бы не тревожить своего сознания, в котором он установил особое нежное равнодушие, согласованное со смертью и с чувством сиротства к остающимся людям. С особой трогательностью он относился к тем людям, которых ранее почему-либо не любил, — теперь он чувствовал в них почти главную загадку своей жизни и пристально вглядывался в чуждые и знакомые глупые лица, волнуясь и не понимая. Неизвестные люди оказались новыми рабочими, что прислал Пашкин для обеспечения государственного темпа. Но рабочими прибывшие не были: Чиклин сразу, без пристальности, обнаружил в них переученных наоборот городских служащих, разных степных отшельников и людей, привыкших идти тихим шагом позади трудящейся лошади; в их теле не замечалось никакого пролетарского таланта труда, они более способны были лежать навзничь или покоиться как-либо иначе.

Прушевский определил Чиклину расставить свежих рабочих по котловану и дать им выучку, потому что надо уметь жить и работать с теми людьми, которые есть на свете. Чиклин сказал, что овраг — это более чем пополам готовый котлован и посредством оврага можно сберечь слабых людей для будущего. Прушевский согласился с тем, потому что он все равно умрет раньше, чем кончится здание. И все к нему прислушались. А Сафронов глядел на окружающих с улыбкой загадочного разума. Отчего ты, товарищ Чиклин, думаешь, а я с товарищем Прушевским хожу, как мелочь между классов, и не вижу себе улучшенья!.. Чиклин был слишком угрюм для хитрости и ответил приблизительно: — Некуда жить, вот и думаешь в голову. Прушевский посмотрел на Чиклина как на бесцельного мученика, а затем попросил произвести разведочное бурение в овраге и ушел в свою канцелярию.

Там он начал тщательно работать над выдуманными частями общепролетарского дома, чтобы ощущать предметы и позабыть людей в своих воспоминаниях. Часа через два Вощев принес ему образцы грунта из разведочных скважин. Прушевский задержался вниманием на Вощеве: неужели они тоже будут интеллигенцией, неужели нас капитализм родил двоешками, — Боже мой, какое у него уже теперь скучное лицо! Всего целого или что внутри — нам не объяснили. Глина хороша для кирпича, а для вас она мала! Прушевский взял в руку образец овражного грунта и сосредоточился на нем — он хотел остаться только с этим темным комком земли. Вощев отступил за дверь и скрылся за нею, шепча про себя свою грусть. Инженер рассмотрел грунт и долго, по инерции самодействующего разума, свободного от надежды и желания удовлетворения, рассчитывал тот грунт на сжатие и деформацию.

Прежде, во время чувственной жизни и видимости счастья, Прушевский посчитал бы надежность грунта менее точно, — теперь же ему хотелось беспрерывно заботиться о предметах и устройствах, чтобы иметь их в своем уме и пустом сердце вместо дружбы и привязанности к людям. Занятие техникой покоя будущего здания обеспечивало Прушевскому равнодушие ясной мысли, близкое к наслаждению, — и детали сооружения возбуждали интерес, лучший и более прочный, чем товарищеское волнение с единомышленниками. Вечное вещество, не нуждавшееся ни в движении, ни в жизни, ни в исчезновении, заменяло Прушевскому что-то забытое и необходимое, как существо утраченной подруги. Окончив счисление своих величин, Прушевский обеспечил несокрушимость будущего общепролетарского жилища и почувствовал утешение от надежности материала, предназначенного охранять людей, живших доселе снаружи. И ему стало легко и неслышно внутри, точно он жил не предсмертную, равнодушную жизнь, а ту самую, про которую ему шептала некогда мать своими устами, но он ее утратил даже в воспоминании. Не нарушая своего покоя и удивления, Прушевский оставил канцелярию земляных работ. В природе отходил в вечер опустошенный летний день; все постепенно кончалось вблизи и вдали: прятались птицы, ложились люди, смирно курился дым из отдаленных полевых жилищ, где безвестный усталый человек сидел у котелка, ожидая ужина, решив терпеть свою жизнь до конца. На котловане было пусто, землекопы перешли трудиться на овраг, и там сейчас происходило их движение.

Прушевскому захотелось вдруг побыть в далеком центральном городе, где люди долго не спят, думают и спорят, где по вечерам открыты гастрономические магазины и оттуда пахнет вином и кондитерскими изделиями, где можно встретить незнакомую женщину и пробеседовать с ней всю ночь, испытывая таинственное счастье дружбы, когда хочется жить вечно в этой тревоге; утром же, простившись под потушенным газовым фонарем, разойтись в пустоте рассвета без обещания встречи. Прушевский сел на лавочку у канцелярии. Так же он сидел когда-то у дома отца. Летние вечера не изменились с тех пор, — и он любил тогда следить за прохожими мимо; иные ему нравились, и он жалел, что не все люди знакомы между собой. Одно же чувство было живо и печально в нем до сих пор: когда-то, в такой же вечер, мимо дома его детства прошла девушка, и он не мог вспомнить ни ее лица, ни года того события, но с тех пор всматривался во все женские лица и ни в одном из них не узнавал той, которая, исчезнув, все же была его единственной подругой и так близко прошла не остановившись. Во время революции по всей России день и ночь брехали собаки, но теперь они умолкли: настал труд, и трудящиеся спали в тишине. Милиция охраняла снаружи безмолвие рабочих жилищ, чтобы сон был глубок и питателен для утреннего труда. Не спали только ночные смены строителей да тот безногий инвалид, которого встретил Вощев при своем пришествии в этот город.

Сегодня он ехал на низкой тележке к товарищу Пашкину, дабы получить от него свою долю жизни, за которой он приезжал раз в неделю. Пашкин жил в основательном доме из кирпича, чтоб невозможно было сгореть, и открытые окна его жилища выходили в культурный сад, где даже ночью светились цветы. Урод проехал мимо окна кухни, которая шумела, как котельная, производя ужин, и остановился против кабинета Пашкина. Хозяин сидел неподвижно за столом, глубоко вдумавшись во что-то невидимое для инвалида. На его столе находились различные жидкости и баночки для укрепления здоровья и развития активности — Пашкин много приобрел себе классового сознания, он состоял в авангарде; накопил уже достаточно достижений и потому научно хранил свое тело — не только для личной радости существования, но и для ближних рабочих масс. Инвалид обождал время, пока Пашкин, поднявшись от занятия мыслью, проделал всеми членами беглую гимнастику и, доведя себя до свежести, снова сел. Урод хотел произнести свое слово в окно, но Пашкин взял пузырек и после трех медленных вздохов выпил оттуда каплю. Пашкин нечаянно заволновался, но напряжением ума успокоился — он никогда не желал тратить нервность своего тела.

Жачев ответил ему прямо по факту: — Ты что ж, буржуй, иль забыл, за что я тебя терплю? Тяжесть хочешь получить в слепую кишку? Имей в виду — любой кодекс для меня слаб! Здесь инвалид вырвал из земли ряд роз, бывших под рукой, и, не пользуясь, бросил их прочь. Я уж и так чем мог всегда тебе шел навстречу. В кабинет Пашкина вошла его супруга с красными губами, жующими мясо. Она ушла обратно, волнуясь всем невозможным телом. Пашкин был слишком опытен в руководстве отсталыми, чтобы раздражаться.

А я хочу жиру и что-нибудь молочного. Скажи своей мерзавке, чтоб она мне в бутылку сливок погуще налила! Жена Пашкина вошла в комнату мужа со свертком. Может, ему крепдешину еще купить на штаны? Ты ведь выдумаешь! Жена Пашкина помнила, как Жачев послав в ОблКК заявление на ее мужа и целый месяц шло расследование, — даже к имени придирались: почему и Лев и Ильич? Уж что-нибудь одно! Поэтому она немедленно вынесла инвалиду бутылку кооперативных сливок, и Жачев, получив через окно сверток и бутылку, отбыл из усадебного сада.

Оставшись с супругой, Пашкин до самой полуночи не мог превозмочь в себе тревоги от урода. Жена Пашкина умела думать от скуки, и она выдумала во время семейного молчания вот что: — Знаешь что, Левочка?.. Ты бы организовал как-нибудь этого Жачева, а потом взял и продвинул его на должность — пусть бы хоть увечными он руководил! Ведь каждому человеку нужно иметь хоть маленькое господствующее значение, тогда он спокоен и приличен… Какой ты все-таки, Левочка, доверчивый и нелепый! Пашкин, услышав жену, почувствовал любовь и спокойствие, к нему снова возвращалась основная жизнь. Дай я к тебе за это приорганизуюсь! Он приложил свою голову к телу жены и затих в наслаждении счастьем и теплотой. Ночь продолжалась в саду, вдалеке скрипела тележка Жачева — по этому скрипящему признаку все мелкие жители города хорошо знали, что сливочного масла нет, ибо Жачев всегда смазывал свою повозку именно сливочным маслом, получаемым в свертках от достаточных лиц; он нарочно стравлял продукт, чтобы лишняя сила не прибавлялась в буржуазное тело, а сам не желал питаться этим зажиточным веществом.

В последние два дня Жачев почему-то почувствовал желание увидеть Никиту Чиклина и направил движение своей тележки на земляной котлован. После звука еще более стала заметна ночь, тишина и общая грусть слабой жизни во тьме. Из барака не раздалось ответа Жачеву, лишь слышалось жалкое дыхание. Но из оврага вышли двое людей с фонарями, так что Жачев стал им виден. А нет ли между вами двумя одного Никиты? Чиклин осветил фонарем лицо и все краткое тело Жачева, а затем в смущении отвел фонарь в темную сторону. Пойдем, у нас она осталась, а то к завтрему прокиснет, все равно мы ее вышныриваем. Чиклин боялся, чтобы Жачев не обижался на помощь и ел кашу с тем сознанием, что она уже ничья и ее все равно вышвырнут.

Жачев и прежде, когда Чиклин работал на прочистке реки от карчи, посещал его, дабы кормиться от рабочего класса; но среди лета он переменил курс и стал питаться от максимального класса, чем рассчитывал принести пользу всему неимущему движению в дальнейшее счастье. Сафронов знал, что социализм — это дело научное, и произносил слова так же логично и научно, давая им для прочности два смысла — основной и запасной, как всякому материалу. Все трое уже достигли барака и вошли в него. Вощев достал из угла чугун каши, закутанный для сохранения тепла в ватный пиджак, и дал пришедшим есть. Чиклин и Сафронов сильно остыли и были в глине и сырости; они ходили в котлован раскапывать водяной подземный исток, чтобы перехватить его вмертвую глиняным замком. Жачев не развернул своего свертка, а съел общую кашу, пользуясь ею и для сытости и для подтверждения своего равенства с двумя евшими людьми. После пищи Чиклин и Сафронов вышли наружу — вздохнуть перед сном и поглядеть вокруг. И так они стояли там свое время.

Звездная темная ночь не соответствовала овражной, трудной земле и сбивающемуся дыханию спящих землекопов. Если глядеть лишь по низу, в сухую мелочь почвы и в травы, живущие в гуще и бедности, то в жизни не было надежды; общая всемирная невзрачность, а также людская некультурная унылость озадачивали Сафронова и расшатывали в нем идеологическую установку. Он даже начинал сомневаться в счастье будущего, которое представлял в виде синего лета, освещенного неподвижным солнцем, — слишком смутно и тщетно было днем и ночью вокруг. Ты бы сказал или сделал мне что-нибудь для радости! Я этих пастухов и писцов враз в рабочий класс обращу, они у меня так копать начнут, что у них весь смертный элемент выйдет на лицо… Но отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план? Чиклин имел маленькую каменистую голову, густо обросшую волосами, потому что всю жизнь либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не успевал и не объяснил Сафронову его сомнения. Они вздохнули среди наставшей тишины и пошли спать.

Жачев уже согнулся на своей тележке, уснув как мог, а Вощев лежал навзничь и глядел глазами с терпением любопытства: — Говорили, что все на свете знаете, — сказал Вощев, — а сами только землю роете и спите! Лучше я от вас уйду — буду ходить по колхозам побираться: все равно мне без истины стыдно жить. Сафронов сделал на своем лице определенное выражение превосходства, прошелся мимо ног спящих легкой, руководящей походкой. Сафронов, любивший красоту жизни и вежливость ума, стоял с почтением к участи Вощева, хотя в то же время глубоко волновался: не есть ли истина лишь классовый враг? Ведь он теперь даже в форме сна и воображенья может предстать! Не беспокойся — сон ведь тоже как зарплата считается, там тебе укажут.. Сафронов произнес во рту какой-то нравоучительный звук и сказал своим вящим голосом: — Извольте, гражданин Козлов, спать нормально — что это за класс нервной интеллигенции здесь присутствует, если звук сразу в бюрократизм растет?.. А если ты, Козлов, умственную начинку имеешь и в авангарде лежишь, то привстань на локоть и сообщи: почему это товарищу Вощеву буржуазия не оставила ведомости всемирного мертвого инвентаря и он живет в убытке и в такой смехотворности?..

Но Козлов уже спал и чувствовал лишь глубину своего тела. Вощев же лег вниз лицом и стал жаловаться шепотом самому себе на таинственную жизнь, в которой он безжалостно родился. Все последние бодрствующие легли и успокоились; ночь замерла рассветом — и только одно маленькое животное кричало где-то на светлеющем теплом горизонте, тоскуя или радуясь. Чиклин сидел среди спящих и молча переживал свою жизнь; он любил иногда сидеть в тишине и наблюдать все, что было видно. Думать он мог с трудом и сильно тужил об этом — поневоле ему приходилось лишь чувствовать и безмолвно волноваться. И чем больше он сидел, тем гуще в нем от неподвижности скапливалась печаль, так что Чиклин встал и уперся руками в стену барака, лишь бы давить и двигаться во что-нибудь.

Это было к обеду, когда рядовой отрабатывал наряды... Пьяный Лейтенант, который часто тут ходил поинтересовался: -Ты кто такой будешь?

А рядовой - Я вообщето Злой! Сейчас мы посмотрим кто тут злой. И рядовому Злому Михаилу Валерьевичу, пришлось отрабатывать еще 3 наряда. Что делает женщина в кровати после секса? В интернете появился корейский вирус. Он попадает к вам на почту и съедает собаку. Стол накрыл. Все свеженькое: простыня, наволочка, пододеяльник...

Приходит гомик в церковь. Долго-долго глядел на попа. Подходит потом и говорит: - Батюшка, какой крестик-то у вас симпотный... А тот ему: - Че крестик-то, че крестик! Ты на сережечки-то посмотри!!! Зашел я в аптеку, а там свечей от геморроя - хоть жопой ешь!!! Приходит муж домой поздно-поздно, и жена его не пускает. А он говорит: - Я принес цветы для самой красивой женщины на Земле!

Жена открывает и спрашивает: - А где самая красивая женщина? Сын прибегает домой: - Папа, я женюсь на Ваське из соседнего дома. Сара просит у продавца нетоптанную курочку. Тот долго роется и достает синюю-синюю. Два нищих у церкви стоят. Кругом тачки крутые, плюнуть некуда. Эти на разборку приехали. В баре мужик говорит своему другу: - Представляешь, жена поставила мне ультиматум.

Пока не брошу курить - не будет мне давать. Стоят два грузина на берегу Невы по пояс голые и в воде. Подходит милиционер: - Вы что, очумели, граждане, это же центр города, вы в своем уме? Один разгадывает кроссворд: - Хм, странно, предмет для игры, три буквы, последняя «Й». Кстати у вас ластика не найдётся? Мне рюкзак плечи натер, кеды жмут, солнце печёт! Два интернетчика: - Я тут с такой девушкой познакомился... А откуда у нее шестизначная аська?

Малышу было очень жаль Карлсона. Но папе был очень нужен лодочный мотор... Мать кричит на свою 15-летнюю дочь, поздно вернувшуюся домой: - Я в твои годы даже из дому никуда не выходила. Чем болтаться на улице, лучше помоги мне испечь пирог к моему завтрашнему 30-летию! Негритянский мальчик плакал, кричал, звал на помощь, но так и не смог вырваться из цепких лап Мойдодыра. Пейте томатный сок! Томатный сок - это здоровье!

Каждый год, когда мы здесь пpоходим, он вот так же сходит с yма. На одной свадьбе произошла драка, все участники были арестованы. Идет судебное разбирательство.

Судья спрашивает одного из участников: - Расскажите, из-за чего началась драка? Так вот, танцуем мы первый танец, затем начинается второй танец, мы продолжаем танцевать, потом третий танец... Вдруг жених вскакивает из-за стола, подбегает к нам и со всей силой бьет ногой невесте между ног. Да он сломал мне три пальца! Умирал старый отец и решил поделить все свое состояние между тремя своими сыновьями. И это еще ничего. Пятый вообще ничего не знал. Едет пастор на велосипеде по поселку и видит маленького мальчика с бензопилой. Взял пастор пилу. Дернул за веревочку - нифига!

Это было к обеду, когда рядовой отрабатывал наряды... Пьяный Лейтенант, который часто тут ходил поинтересовался: -Ты кто такой будешь? А рядовой - Я вообщето Злой! Сейчас мы посмотрим кто тут злой. И рядовому Злому Михаилу Валерьевичу, пришлось отрабатывать еще 3 наряда. Что делает женщина в кровати после секса? В интернете появился корейский вирус. Он попадает к вам на почту и съедает собаку. Стол накрыл. Все свеженькое: простыня, наволочка, пододеяльник...

Сара просит у продавца нетоптанную курочку. Тот долго роется и достает синюю-синюю. Два нищих у церкви стоят. Кругом тачки крутые, плюнуть некуда. Эти на разборку приехали. В баре мужик говорит своему другу: - Представляешь, жена поставила мне ультиматум. Пока не брошу курить - не будет мне давать. Стоят два грузина на берегу Невы по пояс голые и в воде.

Она почти ежедневно после работы и каждые выходные приезжала в посёлок.

Приходила к дочери с тётей Ирой, одна или с Юрой. На несколько минут или на несколько часов, это не имело значения. Если получалось, забирала девочку из школы. Ирина Сергеевна не мешала, испугавшись угроз Анны или оттого, что уже устала с ребёнком. Маму девочки не пускала во двор, им этого и не требовалось. Тася познакомилась со всей своей многочисленной роднёй, со второй бабушкой, которую она оказывается видела иногда, у двора или у садика. Девочке очень нравилось навещать своих дядей и тётей. Тётя Ира вышла замуж за местного, жила неподалёку от родительского дома. Помимо братика, у Таси появилась двоюродная сестричка Лия.

Алиса давно окончила школу и уехала учиться в Волгоград, после окончания техникума осталась там же. Большие надежды подавал Юра! Он участвовал во всех школьных, районных и региональных олимпиадах по физике, химии, математике. Был круглым отличником, несмотря на затруднения по физкультуре. Планировал поступать только на бюджет, уже определился с ВУЗом, поэтому усиленно занимался! Мы видимся только в посёлке — спросила однажды Юля у дочери. В следующий раз я приеду, тогда решим. Таисия спросила у бабушки. Ирина Сергеевна только фыркнула и закрылась в своей комнате.

Девочка не поняла ответа, но решила поехать с мамой. Юля привезла дочку домой, показала место в одной из комнат, которое приготовили для неё. Сообщила радостную новость, скоро у неё родится родной братик или сестричка. И если Тася захочет, они будут жить в одной комнате… Перед отъездом девочки дядя Саша пригласил её к маме на работу. Дядя Саша привёз их к маленькому ателье в центре города с большой, красивой вывеской: «Таисия». Девочка провела несколько часов, среди тканей, лоскутков, кружев, пуговиц, страз и прочей швейной фурнитуры, она совсем забыла о времени, разглядывая, очередную мамину работу. Одна из коллег Юлии предложила ей сшить что-нибудь самой. Девочка увлеклась… Ещё через год Юля снова попыталась вернуть Тасю, теперь она была уверена в том, что дочка согласится остаться с ней. После уроков торопилась в мамино ателье, вдруг понадобится её помощь.

Тем более что мама сейчас в основном шила на дому, из-за маленького Артёмки. Юля не запрещает, с удовольствием отпускает Тасю к бабушке Ире на несколько дней во время каникул. Девочка счастливая приезжает в посёлок, делится впечатлениями от новой школы, рассказывает про маленького брата, про то, чему научилась в маминой мастерской. Привезла бабушке фартук, мягкую игрушку, сшитые своими руками. Девочка с удовольствием навещает всех своих родственников в деревне, весело играет со своим двоюродным братом, в шутку издевается над «ботаном» Юрой. Павел и Анна до сих пор живут вместе. Павел бросил работу охранником и полностью посвятил себя учительскому ремеслу.

Прозрение после прощания — почему ты так долго не приходил чтобы сообщить?

Приоритизация других дел Одной из причин, по которой ты так долго не приходил, чтобы сообщить, может быть приоритизация других дел. В нашей современной жизни так много обязанностей, что иногда сложно найти время на то, чтобы передать важную информацию. Быть может, у тебя были другие срочные задачи или проблемы, которые требовали твоего внимания. Когда мы ставим перед собой много целей и задач, нам часто приходится выбирать, что делать в первую очередь. Возможно, ты решил отложить встречу или переговоры с другими людьми, чтобы сосредоточиться на своих текущих делах. Понимая это, мы можем понять, почему ты не смог прийти и сообщить о том, что было нужно сообщить.

Приоритизация также может быть связана с нехваткой времени.

Можно вставить слово, например: Министр на условленную встречу не прибыл. Сравните: Я шел навстречу ветру.

Навстречу трудностям. Раннюю лирику Н.

Прижавшись губами к моему лбу, она все так же о чем-то думала, потом тихо спросила: — Ты очень испугался?

Конечно, я очень испугался: ведь с тех пор, как папа умер, мы с мамой так берегли каждую его вещь. Из этой чашки папа всегда пил чай… — Ты очень испугался? Я кивнул головой и крепко обнял ее за шею.

Лицо у мамы стало розовым, даже шея и уши ее порозовели. Она встала: — Бум не придет больше в комнату, он будет жить в будке. Я молчал.

На голоса он откликался тихим визгом, стучал по крыльцу хвостом… Потом снова клал голову на лапы и шумно вздыхал. Время шло, и с каждым часом на сердце у меня становилось все тяжелее. Я боялся, что скоро стемнеет, в доме погасят огни, закроют все двери, и Бум останется один на всю ночь… Ему будет холодно и страшно.

Мурашки пробегали у меня по спине. Если б чашка не была папиной… и если б сам папа был жив… Ничего бы не случилось… Мама никогда не наказывала меня за что-нибудь нечаянное… И я боялся не наказания — я с радостью перенес бы самое худшее наказание. Но мама так берегла все папино!

И потом, я не сознался сразу, я обманул ее, и теперь с каждым часом моя вина становилась все больше… Я вышел на крыльцо и сел рядом с Бумом. Прижавшись головой к его мягкой шерсти, я случайно поднял глаза и увидел маму.

Так как у нее и Дымова денег было очень немного, в обрез, то, чтобы часто появляться в новых платьях и поражать своими нарядами, ей и ее портнихе приходилось пускаться на хитрости. Очень часто из старого перекрашенного платья, из ничего не стоящих кусочков тюля, кружев, плюша и шелка выходили просто чудеса, нечто обворожительное, не платье, а мечта.

От портнихи Ольга Ивановна обыкновенно ехала к какой-нибудь знакомой актрисе, чтобы узнать театральные новости и кстати похлопотать насчет билета к первому представлению новой пьесы или к бенефису. От актрисы нужно было ехать в мастерскую художника или на картинную выставку, потом к кому-нибудь из знаменитостей — приглашать к себе, или отдать визит, или просто поболтать. И везде ее встречали весело и дружелюбно и уверяли ее, что она хорошая, милая, редкая... Те, которых она называла знаменитыми и великими, принимали ее, как свою, как ровню, и пророчили ей в один голос, что при ее талантах, вкусе и уме, если она не разбросается, выйдет большой толк.

Она пела, играла на рояли, писала красками, лепила, участвовала в любительских спектаклях, но всё это не как-нибудь, а с талантом; делала ли она фонарики для иллюминации, рядилась ли, завязывала ли кому галстук — всё у нее выходило необыкновенно художественно, грациозно и мило. Но ни в чем ее талантливость не сказывалась так ярко, как в ее уменье быстро знакомиться и коротко сходиться с знаменитыми людьми. Стоило кому-нибудь прославиться хоть немножко и заставить о себе говорить, как она уж знакомилась с ним, в тот же день дружилась и приглашала к себе. Всякое новое знакомство было для нее сущим праздником.

Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды. Старые уходили и забывались, приходили на смену им новые, но и к этим она скоро привыкала или разочаровывалась в них и начинала жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала. Для чего?

В пятом часу она обедала дома с мужем. Его простота, здравый смысл и добродушие приводили ее в умиление и восторг. Она то и дело вскакивала, порывисто обнимала его голову и осыпала ее поцелуями. Ты совсем не интересуешься искусством.

Ты отрицаешь и музыку, и живопись. Твои знакомые не знают естественных наук и медицины, однако же ты не ставишь им этого в упрек. У каждого свое. Я не понимаю пейзажей и опер, но думаю так: если одни умные люди посвящают им всю свою жизнь, а другие умные люди платят за них громадные деньги, то, значит, они нужны.

Я не понимаю, но не понимать не значит отрицать. После обеда Ольга Ивановна ехала к знакомым, потом в театр или на концерт и возвращалась домой после полуночи. Так каждый день. По средам у нее бывали вечеринки.

На этих вечеринках хозяйка и гости не играли в карты и не танцевали, а развлекали себя разными художествами. Актер из драматического театра читал, певец пел, художники рисовали в альбомы, которых у Ольги Ивановны было множество, виолончелист играл, и сама хозяйка тоже рисовала, лепила, пела и аккомпанировала. В промежутках между чтением, музыкой и пением говорили и спорили о литературе, театре и живописи. Дам не было, потому что Ольга Ивановна всех дам, кроме актрис и своей портнихи, считала скучными и пошлыми.

Ни одна вечеринка не обходилась без того, чтобы хозяйка не вздрагивала при каждом звонке и не говорила с победным выражением лица: «Это он! Дымова в гостиной не было, и никто не вспоминал об его существовании. Но ровно в половине двенадцатого отворялась дверь, ведущая в столовую, показывался Дымов со своею добродушною кроткою улыбкой и говорил, потирая руки: — Пожалуйте, господа, закусить. Все шли в столовую и всякий раз видели на столе одно и то же: блюдо с устрицами, кусок ветчины или телятины, сардины, сыр, икру, грибы, водку и два графина с вином.

Господа, посмотрите на его лоб! Дымов, повернись в профиль. Господа, посмотрите: лицо бенгальского тигра, а выражение доброе и милое, как у оленя. У, милый!

Гости ели и, глядя на Дымова, думали: «В самом деле, славный малый», но скоро забывали о нем и продолжали говорить о театре, музыке и живописи. Молодые супруги были счастливы, и жизнь их текла как по маслу. Впрочем, третья неделя их медового месяца была проведена не совсем счастливо, даже печально. Дымов заразился в больнице рожей, пролежал в постели шесть дней и должен был остричь догола свои красивые черные волосы.

Ольга Ивановна сидела около него и горько плакала, но, когда ему полегчало, она надела на его стриженую голову беленький платок и стала писать с него бедуина. И обоим было весело. Дня через три после того, как он, выздоровевши, стал опять ходить в больницы, с ним произошло новое недоразумение. И только дома я это заметил.

Ольга Ивановна испугалась. Он улыбнулся и сказал, что это пустяки и что ему часто приходится во время вскрытий делать себе порезы на руках. Ольга Ивановна с тревогой ожидала трупного заражения и по ночам молилась богу, но всё обошлось благополучно. И опять потекла мирная счастливая жизнь без печалей и тревог.

Настоящее было прекрасно, а на смену ему приближалась весна, уже улыбавшаяся издали и обещавшая тысячу радостей. Счастью не будет конца! В апреле, в мае и в июне дача далеко за городом, прогулки, этюды, рыбная ловля, соловьи, а потом, с июля до самой осени, поездка художников на Волгу, и в этой поездке, как непременный член сосьете, будет принимать участие и Ольга Ивановна. Она уже сшила себе два дорожных костюма из холстинки, купила на дорогу красок, кистей, холста и новую палитру.

Почти каждый день к ней приходил Рябовский, чтобы посмотреть, какие она сделала успехи по живописи. Когда она показывала ему свою живопись, он засовывал руки глубоко в карманы, крепко сжимал губы, сопел и говорил: — Так-с... Это облако у вас кричит: оно освещено не по-вечернему. Передний план как-то сжеван, и что-то, понимаете ли, не то...

А избушка у вас подавилась чем-то и жалобно пищит... А в общем недурственно... И чем он непонятнее говорил, тем легче Ольга Ивановна его понимала. Он не виделся с нею уже две недели и сильно соскучился.

Сидя в вагоне и потом отыскивая в большой роще свою дачу, он всё время чувствовал голод и утомление и мечтал о том, как он на свободе поужинает вместе с женой и потом завалится спать. И ему весело было смотреть на свой сверток, в котором были завернуты икра, сыр и белорыбица. Когда он отыскал свою дачу и узнал ее, уже заходило солнце. Старуха-горничная сказала, что барыни нет дома и что, должно быть, оне скоро придут.

На даче, очень неприглядной на вид, с низкими потолками, оклеенными писчею бумагой, и с неровными щелистыми полами, было только три комнаты. В одной стояла кровать, в другой на стульях и окнах валялись холсты, кисти, засаленная бумага и мужские пальто и шляпы, а в третьей Дымов застал трех каких-то незнакомых мужчин. Двое были брюнеты с бородками, и третий совсем бритый и толстый, по-видимому — актер. На столе кипел самовар.

Погодите, она сейчас придет. Дымов сел и стал дожидаться. Один из брюнетов, сонно и вяло поглядывая на него, налил себе чаю и спросил: — Может, чаю хотите? Дымову хотелось и пить и есть, но, чтобы не портить себе аппетита, он отказался от чая.

Скоро послышались шаги и знакомый смех; хлопнула дверь, и в комнату вбежала Ольга Ивановна в широкополой шляпе и с ящиком в руке, а вслед за нею с большим зонтом и со складным стулом вошел веселый, краснощекий Рябовский. Отчего ты так долго не приезжал? Я всегда занят, а когда бываю свободен, то всё случается так, что расписание поездов не подходит. Ты мне всю, всю ночь снился, и я боялась, как бы ты не заболел.

Ах, если б ты знал, как ты мил, как ты кстати приехал! Ты будешь моим спасителем. Ты один только можешь спасти меня! Завтра будет здесь преоригинальная свадьба, — продолжала она, смеясь и завязывая мужу галстук.

Красивый молодой человек, ну, неглупый, и есть в лице, знаешь, что-то сильное, медвежье... Можно с него молодого варяга писать. Мы, все дачники, принимаем в нем участие и дали ему честное слово быть у него на свадьбе... Человек небогатый, одинокий, робкий, и, конечно, было бы грешно отказать ему в участии.

Представь, после обедни венчанье, потом из церкви все пешком до квартиры невесты... Но, Дымов, в чем я пойду в церковь? Ни платья, ни цветов, ни перчаток... Ты должен меня спасти.

Если приехал, то, значит, сама судьба велит тебе спасать меня. Возьми, мой дорогой, ключи, поезжай домой и возьми там в гардеробе мое розовое платье. Ты его помнишь, оно висит первое... Потом в кладовой с правой стороны на полу ты увидишь две картонки.

Как откроешь верхнюю, так там всё тюль, тюль, тюль и разные лоскутки, а под ними цветы. Цветы все вынь осторожно, постарайся, дуся, не помять, их потом я выберу... И перчатки купи. Завтра отходит первый поезд в 9 часов, а венчание в 11.

Нет, голубчик, надо сегодня, обязательно сегодня! Если завтра тебе нельзя будет приехать, то пришли с рассыльным. Ну, иди же... Сейчас должен прийти пассажирский поезд.

Не опоздай, дуся. Дымов быстро выпил стакан чаю, взял баранку и, кротко улыбаясь, пошел на станцию. А икру, сыр и белорыбицу съели два брюнета и толстый актер. IV В тихую лунную июльскую ночь Ольга Ивановна стояла на палубе волжского парохода и смотрела то на воду, то на красивые берега.

Рядом с нею стоял Рябовский и говорил ей, что черные тени на воде — не тени, а сон, что в виду этой колдовской воды с фантастическим блеском, в виду бездонного неба и грустных, задумчивых берегов, говорящих о суете нашей жизни и о существовании чего-то высшего, вечного, блаженного, хорошо бы забыться, умереть, стать воспоминанием. Прошедшее пошло и не интересно, будущее ничтожно, а эта чудная, единственная в жизни ночь скоро кончится, сольется с вечностью — зачем же жить? А Ольга Ивановна прислушивалась то к голосу Рябовского, то к тишине ночи и думала о том, что она бессмертна и никогда не умрет. Бирюзовый цвет воды, какого она раньше никогда не видала, небо, берега, черные тени и безотчетная радость, наполнявшая ее душу, говорили ей, что из нее выйдет великая художница и что где-то там за далью, за лунной ночью, в бесконечном пространстве ожидают ее успех, слава, любовь народа...

Когда она, не мигая, долго смотрела вдаль, ей чудились толпы людей, огни, торжественные звуки музыки, крики восторга, сама она в белом платье и цветы, которые сыпались на нее со всех сторон. Думала она также о том, что рядом с нею, облокотившись о борт, стоит настоящий великий человек, гений, божий избранник... Всё, что он создал до сих пор, прекрасно, ново и необыкновенно, а то, что создаст он со временем, когда с возмужалостью окрепнет его редкий талант, будет поразительно, неизмеримо высоко, и это видно по его лицу, по манере выражаться и по его отношению к природе. О тенях, вечерних тонах, о лунном блеске он говорит как-то особенно, своим языком, так что невольно чувствуется обаяние его власти над природой.

Сам он очень красив, оригинален, и жизнь его, независимая, свободная, чуждая всего житейского, похожа на жизнь птицы. Рябовский окутал ее в свой плащ и сказал печально: — Я чувствую себя в вашей власти. Я раб. Зачем вы сегодня так обворожительны?

Он всё время глядел на нее, не отрываясь, и глаза его были страшны, и она боялась взглянуть на него. А Дымов? Почему Дымов? Какое мне дело до Дымова?

Волга, луна, красота, моя любовь, мой восторг, а никакого нет Дымова... Ах, я ничего не знаю... Не нужно мне прошлого, мне дайте одно мгновение... У Ольги Ивановны забилось сердце.

Она хотела думать о муже, но всё ее прошлое со свадьбой, с Дымовым и с вечеринками казалось ей маленьким, ничтожным, тусклым, ненужным и далеким-далеким... В самом деле: что Дымов? Да существует ли он в природе и не сон ли он только? Надо испытать всё в жизни.

Боже, как жутко и как хорошо! О, какая ночь! Чудная ночь! Послышались тяжелые шаги.

Это проходил мимо человек из буфета. Художник, бледный от волнения, сел на скамью, посмотрел на Ольгу Ивановну обожающими, благодарными глазами, потом закрыл глаза и сказал, томно улыбаясь: — Я устал. И прислонился головою к борту. V Второго сентября день был теплый и тихий, но пасмурный.

Рано утром на Волге бродил легкий туман, а после девяти часов стал накрапывать дождь. И не было никакой надежды, что небо прояснится. За чаем Рябовский говорил Ольге Ивановне, что живопись — самое неблагодарное и самое скучное искусство, что он не художник, что одни только дураки думают, что у него есть талант, и вдруг, ни с того, ни с сего, схватил нож и поцарапал им свой самый лучший этюд. После чая он, мрачный, сидел у окна и смотрел на Волгу.

А Волга уже была без блеска, тусклая, матовая, холодная на вид. Всё, всё напоминало о приближении тоскливой, хмурой осени. И казалось, что роскошные зеленые ковры на берегах, алмазные отражения лучей, прозрачную синюю даль и всё щегольское и парадное природа сняла теперь с Волги и уложила в сундуки до будущей весны, и вороны летали около Волги и дразнили ее: «Голая! Одним словом, он был не в духе и хандрил.

Ольга Ивановна сидела за перегородкой на кровати и, перебирая пальцами свои прекрасные льняные волосы, воображала себя то в гостиной, то в спальне, то в кабинете мужа; воображение уносило ее в театр, к портнихе и к знаменитым друзьям. Что-то они поделывают теперь? Вспоминают ли о ней? Сезон уже начался, и пора бы подумать о вечеринках.

10 душевных стихотворений Валентина Гафта, которые попадают в самую точку

49-летняя Екатерина Волкова сообщила о пополнении в семье: «Про возраст не думала». Актриса объявила радостную новость. Одной из причин, по которой ты так долго не приходил, чтобы сообщить, может быть твоя забывчивость. Иногда мы просто забываем о важных обязательствах, о сроках и о том, что нужно сообщить кому-то важную информацию. Он позвонил. Долго не открывали. Дождь всё так же косо мелькал, чисто омытые тротуары влажно блестели. Извозчики, нахохлившись, дёргали вожжами так же, как и всегда. В этой покорности чувствовалась своя особенная жизнь. 2) Царь говорит Кирибеевичу, что твоему горю постараюсь помочь. 3) Городничий сообщает чиновникам, что я пригласил вас, чтобы сообщить вам пренеприятное известие.

Отчего ты так долго не приходил чтобы сообщить эту радостную новость

Пробный вариант №6 по русскому языку ЕГЭ (2023 год)

Не брошенная, но никому не нужная.

14 ЗАДАНИЕ (ЕГЭ РУССКИЙ ЯЗЫК). Подборка из ОБЗ

Не брошенная, но никому не нужная.

Оглавление

Читать онлайн Драконы космической корпорации бесплатно

14 ЗАДАНИЕ (ЕГЭ РУССКИЙ ЯЗЫК). Подборка из ОБЗ

Прозрение после прощания — почему ты так долго не приходил чтобы сообщить?

10 душевных стихотворений Валентина Гафта, которые попадают в самую точку

Похожие новости: